1|
2|
3|
4|
5|
6|
7|
8|
9|
10|
11|
12|
13|
14
* * *
В эту ночь ему не спалось. Пока он добирался домой, алкоголь испарился из его крови, оставив только легкий обруч, давящий на виски. После двух чашек кофе обруч рассыпался на кусочки, отпуская на волю его мысли.
Мозг работал как машина. За короткое время Толик полностью сумел воспроизвести то наваждение, которое испытал в переполненном клубе от танца Анжелы. По мере того, как частички мелодии сливались, превращаясь в единое целое, он еще не раз испытывал возбуждение. Только теперь оно было какое-то отстраненное, не привязанное к Анжеле. Но такое же сильное. Если бы в этот момент рядом оказалась какая-нибудь другая женщина, он, наверное, набросился бы на нее, невзирая на внешность. Он очень обостренно начал воспринимать музыку, даже придуманную им самим.
Но придуманную ли? Ведь это сама природа, само естество жизни создало все эти звуки. Они существовали, вероятно, от сотворения мира, просто слышны были не всегда и не всем. Ему обязательно нужно научиться контролировать их воздействие, иначе он станет заложником собственного чувства ритма, своего слуха, своих фантазий. Вот и сейчас ему приходилось останавливаться после каждого воспроизведенного отрывка. В ход шли холодная вода из-под крана, сигареты, отжимания от пола, даже шлепки, и довольно сильные, по своему же собственному лицу. Это помогало, но только до тех пор, пока новый отрывок не звучал в голове, разрушая возведенную ранее плотину, удерживающую эмоции. О том, чтобы прослушать произведение целиком, не могло быть и речи. Он понимал, что эта волна полностью сломает все барьеры, и он станет неуправляемым. Последствия лучше было не представлять.
Под утро, когда сон так и не подступился к нему, Чирков отложил работу и вытащил на улицу велосипед. Дальше была бешеная гонка по ночному шоссе, пока небо не начало сереть. Близился рассвет. Точнее, он уже наступил. Хотя солнце еще не взошло, но темнота уже ушла за горизонт, унося с собой вчерашний день и – о счастье! – все вечерние эмоции. Теперь он снова был нормальным человеком, а не дерганым сатиром, все мысли которого крутятся вокруг момента соития с кем бы то ни было.
Вернувшись домой, Толик долго стоял под душем, делая его то горячим, то холодным. Это помогло немного снять усталость. На работу он приехал на полчаса раньше и к моменту, когда коридоры "Сигмы" заполнились людьми, был готов передавать материал Андрею для последующей обработки.
Вот только Андрей все не появлялся. Лишь в начале одиннадцатого Трошкин втащил свое тело в их рабочую комнату.
Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что друг провел очень бурную ночь, да и начало дня. Вряд ли он спал больше часа. Лицо его было изрядно помятым – но глаза светились полным удовлетворением, и плечи были горделиво расправлены.
– Васильич меня не спрашивал?
– Да нет, слава Богу! И мама тоже не звонила. Можешь расслабиться.
Чирков имел в виду Гальперину-старшую. Наверняка протрезвевший Андрей уже не раз за это утро задавался вопросом, какие последствия может иметь для него его ночное безумство.
– Знаешь, дружище, я до сих пор не могу в себя прийти. Она – просто ураган, тайфун "Роберта"! Никогда в жизни не испытывал ничего подобного! Не знаю даже, как теперь смогу работать с ней, после случившегося. Да и Виктории на глаза показываться теперь нельзя. Хотя девочка, похоже, не придает происшедшему никакого значения.
– А чего так?
– Наверное, это ее обычное времяпрепровождение. Видел бы ты ее лицо утром, после всего. Мисс "Усталость и скука". Она уже все забыла, уверен. Прошлое для нее не существует вообще. Даже если оно было всего несколько часов назад.
– Как карета Золушки?
– Ага, – улыбнулся Андрей. – Превращается в перезревшую тыкву с первыми лучами похмелья. Это я про ее настроение. Она-то как была принцессой, так и осталась. Но это внешне, а в душе – большая тыква с очень жесткой кожурой. А ты как?
– Да похуже, чем ты. Не спал. На велосипеде проехал ночью километров пятьдесят... Перед этим, правда, закончил весь заказ.
– Как – весь?! – Андрей остолбенел. – Шутишь?
– Нет настроения на шутки. Если бы было, то не упустил бы случая рассказать тебе, как Виктория Сергеевна врывалась к нам в кабинет с двумя мордоворотами и искала растлителя ее любимой дочки с намерением немедленно его кастрировать или еще что похуже.
– Фу, не надо так. У меня и так мурашки по коже, как представлю... Так ты хочешь сказать, что вся работа уже сделана?
– Моя часть – да. Теперь ты пляши, если остались силы. И очень хорошо, что ты сейчас выжат как лимон. Легче будет.
– Ты о чем?
– Да все о том же. О сексе. Знаешь, эта музыка как-то странно меня заводит. Вроде и равнодушен я к Анжеле, но как начинаю мелодию наигрывать, так будто полкило "Виагры" слопал.
– Ты серьезно? Я уже безумно хочу это послушать! Я, конечно, не сомневаюсь в твоих способностях, но полкило "Виагры" – это слишком. Давай сюда диск.
- На, – Толик протянул ему диск с плодом своей бессонной ночи, – а я пошел гулять. Это я точно заслужил. А лентяи и сластолюбцы пусть отрабатывают.
Чирков вышел из комнаты, оставив друга разбираться с записью, которую частично наиграл на синтезаторе, частично напел в стиле "ла-ла-ла", слов не было. И чем больше он думал, тем больше склонялся к мысли, что и не надо.
* * *
– Полкило, говоришь?! – кричал Андрюха, возбужденно расхаживая из угла в угол. – Ни хрена, не полкило! Вагон! Да я чуть с ума не съехал! Представляешь, слушаю, а передо мной – она! Как вчера. И снова – я ее безумно хочу! Толян, это бомба! Я не могу это аранжировать без брома. А тут еще наш Гоги заглянул сигарету стрельнуть. Ну, я ему тоже кусочек дал послушать. Я про Рустема – ты понял?
– Понял. И что?
– Помчался к себе, наверное, вызванивать кого-нибудь из своих "сыладкых дэвушэк", если в коридоре никого не изнасиловал.
– И что будем делать? Представь, как это можно пускать в эфир? Да еще с Анжелой. Я думал, это у меня не все в порядке с психикой от длительного воздержания. А тут такое! Может, убрать запись куда подальше?
– Ну, есть у меня одна мысль. Помнишь былины про Илью Муромца?
– Он что, был половым гигантом? И вместо булавы крушил татар своим членом?
– Дурак ты. И пошлый, к тому же. Там ведь как было. Когда старичок первый раз дал ему из заговоренного ковша напиться, Илюша сказал, что если в землю одно кольцо вставить, а в небо другое, так он Землю и перевернет. Ну, а старик ему другой ковш дает и спрашивает: "Как теперь?". "А теперь, – говорит Илюша, – силы поубавилось вполовину". "Вот и ладно, – говорит старичок, – будет с тебя и этого". Побоялся он ему полную силу оставить, как бы не натворил беды. Вот и я предлагаю, раз уж ты такой способный, может, уберешь все, что чересчур?
– Попробовать можно. А испытывать на ком будем? На Гоги?
– Да ладно. Вдруг не получится, и будет у нас по коридорам маньяк бегать. Сами поймем, я думаю.
Использование народной мудрости принесло свои плоды. К вечеру была найдена та грань, которая отделяла нормальное сильное желание от маниакальной одержимости. Набросали и сценарий клипа. Это была не песня. Скорее – танец. В хореографических способностях актрисы, после вчерашнего, они не сомневались. Получилось, правда, что и музыка, и клип рассчитаны только на мужчин. Танец должен был перемежаться кадрами брачных игр лебедей, дельфинов и прочих красивых представителей фауны.
Сама музыка не утратила своего магического действия, но оно было значительно ослаблено двумя "старичками-колдунами", беспокоящимися за психическое равновесие слушателей. Клип получился не хуже чем музыкальное сопровождение. Сняли его и смонтировали в течение недели. Правда, не обошлось без курьезов. Особенно, как и предполагалось, страдал Гоги – Рустем. Горячий темперамент горца не мог вынести такого потока сексуальных провокаций. То и дело его вытаскивали из гримерок и кладовок, где он, как паук, высасывал жизненные силы из очередной молоденькой красавицы. Впрочем, последние на него не обижались.
Анжела тоже была вполне довольна своим новым амплуа женщины–вамп. Видела она и реакцию мужчин на музыку и клип, и понимала, что успех ей обеспечен. По крайней мере, у сильной половины человечества.
Виктория Сергеевна же отнеслась и к музыке, и к клипу спокойно. Ее как раз закружили новые перспективы бизнеса. Да и важна была для нее цель – раскрутить дочку. А уж о результате она собиралась судить постфактум.
* * *
– Ну что, маэстро, сегодня в восемь вечера мы с Анжелой ждем вас всех в "Антверпене", – голос Гальпериной, звучащий в телефонной трубке, не оставлял места возражениям. – Ты действительно поработал на славу. Пора и лавры пожинать. И без опозданий, пожалуйста. Анжела скоро улетает в Москву. Думаю, ее судьба складывается как нельзя лучше. От предложений продюсеров нет отбоя. Да и от других предложений тоже. Замуж ей, правда, рановато, но она, к счастью, и не помышляет об этом.
– Поздравляю, Виктория Сергеевна.
– Брось, поздравлять надо тебя. За тем и приглашаю. Ну, и коллектив твой, кого посчитаешь нужным, тоже бери.
– Дмитрий Васильевич приболел, так что его не будет.
– Ты будь. Без главного виновника никак нельзя.
– Андрюха! – завопил Анатолий, едва положив трубку. – Где наши фраки?
– А бермуды с футболкой драной не подойдут? Надеюсь, нас пригласили, как минимум, на Гавайи на уик-энд.
– Обойдешься. Хватит с тебя и "Антверпена". Забыл, как бесился в прошлый раз?
– О-о! Забыть невозможно. Значит "Антверпен"? Жаль, в бермудах туда не пустят. Что ж, будем думать о прикиде.
– Надо сказать Рустему, Алине, двум Сашкам... Ну, еще, пожалуй, Катю позвать. Всю неделю порхала над девицей, то нос припудрить, то локон поправить. Про бюст вообще молчу.
Чтобы грудь Анжелы не выпала из чересчур вольного декольте, гримеру, а по совместительству и костюмеру Кате пришлось в спешном порядке прикреплять изнутри вкладыши, препятствующие скольжению. Анжеле было жарко, и соответствующие места потом сильно чесались...
С работы все приглашенные улизнули пораньше. Нужно было почистить перышки. Встретились без двадцати восемь на стоянке у клуба, и до последнего ждали Рустема, которому мало было просто переодеться. Он потратил еще целый час в парикмахерский, где ему сооружали на голове прическу "а-ля Мистер Мачо". И-за него в клуб попали только в начале девятого.
Встретивший их у входа администратор с английской вежливостью проводил компанию на второй этаж. На тот самый ярус – для VIP-персон. Обе Гальперины, мать и дочь, уже ждали их там. Виктория Сергеевна, вместо приветствия, подняла свою изящную руку и постучала пальчиком по часам на запястье, а Анжела скорчила гримасу и покачала головой.
– Опаздываем, господа! – укоризненно, но без раздражения сказала Виктория Сергеевна. – Лишний раз убеждаюсь в том, что пунктуальность не входит в число добродетелей людей искусства.
– А гдэ вы выдытэ здэсь людэй искусства? – акцент Рустема был настолько сильным сейчас, что казалось, он специально коверкает русский язык. – Мы жэ простые конвэершыкы, панымаиш! Конвэершыкы рэкламы.
Шутка удалась. Это было видно и по лицу Виктории, и по лицу ее дочери. И обстановка сразу стала непринужденной. Еще несколько минут ушло на то, чтобы представить Гальпериной-старшей тех из приглашенных, кого она еще не знала. Этим занялась Анжела, по ходу представления вставляя подробности записи и съемок.
Потом настал черед официантов. Как понял Толик, меню было составлено заранее, и количество приглашенных не имело практически никакого значения. На столе появлялись все новые и новые блюда, и вскоре пустого места почти не осталось. Далее, как полагается, начались тосты. В них, конечно же, больше всех усердствовал Рустем. "За успех, за новый звезда и просто очароватэльный дэвушка, и за ее мам". Вино разгорячило кровь кавказца, и очень быстро он взял на себя роль тамады.
Анатолий не мог оторвать взгляд от Виктории Сергеевны. В темно-синем вечернем платье с открытыми плечами, она была все так же великолепна и уверена в себе, как и в первый раз, когда он увидел ее в коридоре "Сигмы". Гордая осанка, благородное лицо, почти полное отсутствие косметики и легкий аромат дорогих духов. Вот только взгляд ее зеленых глаз перестал быть холодным и неприступным. Сейчас в нем светилось теплота и какая-то почти детская открытость. Она выглядела как подруга или сестра Анжелы, но уж никак не походила на ее "мам", как сказал Рустем.
"Интересно, что она чувствует? – подумал Толик. – Радость за успех дочери? Или расслабилась и отдыхает от своих дел?.."
Она казалась ему сейчас такой близкой... Хотя они почти не разговаривали, Чирков чувствовал, что с каждой минутой между ними растет эмоциональный мостик. Из хрупкого и ненадежного подвесного сооружения он превращается в надежную и крепкую переправу.
Когда она произносила тост, с тактичностью опытного дипломата не забыв сказать о заслугах всего их коллектива в целом и поблагодарив каждого в отдельности за взнос в успех Анжелы, то смотрела, в основном, на Анатолия и, как ему казалось, улыбалась тоже ему одному. Сердце бешено колотилось в его груди. Он одновременно и боялся эту женщину, с ее волей, напором и положением в обществе, и, как теперь сам начинал понимать, страстно желал ее. Уже не имели значения ни ее фигура, ни внешность, остались только ее огромные изумрудные глаза. Они притягивали Чиркова к себе, разливались в его воображении безбрежным ласковым морем, приглашая нырнуть и, быть может, пойти ко дну. Где-то в отдалении еще слабо дребезжал голос рассудка, призывающий вернуться на грешную землю и стряхнуть с себя наваждение.
Да, это было именно наваждение. Анатолий не заметил, как пролетело время, не запомнил почти ничего из того, что говорилось за столом. Не услышал, что именно предлагали Анжеле столичные продюсеры. Не видел, как отчаянно Трошкин пытался вернуть внимание звездной девочки, а она просто игнорировала Андрея, поочередно флиртуя то с художником Сашей, то с Рустемом. Он не заметил, как "Антверпен" заполнялся людьми, и как началась вечерняя программа. Море... Ах, это зеленое море баюкало его, отнимая по капле остатки здравого смысла.
Немного прийти в себя Чирков смог только тогда, когда Гальперина с дочерью ненадолго покинули их, увидев за одним из столиков каких-то своих знакомых. А его дернул за рукав уже изрядно набравшийся джигит.
– Слышь, друг, – он наклонился к уху Толика так, чтобы его не услышали другие, – давай пыхнэм? Я тут внызу увыдэл зэмляков – у ных точно ест.
Толик встряхнул головой, сбрасывая оцепенение и стараясь осмыслить предложение.
– Пыхнуть? Что ж, можно...
Покурить анаши действительно не помешало бы. Это снова был голос рассудка, твердивший, что лучше выбрать легкое удовольствие, чем пускаться вплавь по зеленым волнам навстречу опасности, пусть и сулящей невиданное наслаждение.
Они спустились по лестнице туда, где волновалось бурное танцующее море, где оглушала музыка и плавали клубы дыма, подсвеченные прожекторами. Рустем вместе с Толиком пробился к кучке кавказцев, лихо зажигавших на танцполе, совсем не в духе лезгинки их предков. Пришлось переждать какое-то время, пока оператор обнимал собратьев и общался с ними на непонятном Чиркову языке. Затем Рустему что-то передали. Оператор сунул это "что-то" в карман, обернулся к Толику и кивком пригласил следовать за собой.
В туалете аварец вытащил уже готовую забитую папиросу и, прикурив от зажигалки, пустил в потолок струю дыма, остро пахнущую сосной и травами. Затем косяк перешел к Толику и он тоже затянулся на полную. Оглядываться не стоило, на них никто не обращал внимания. Лица входящих в туалет несли на себе отпечаток: одни – водки, другие – дури, а некоторые и чего-то посерьезнее. Забежавшие юнцы просто разделили между собой горсть оранжевых таблеток и, бросив в рот, запили кайф водой из-под крана...
Уже после второй затяжки в голове у Толика появился сладкий туман легкого наркотического опьянения, изгоняя недавно принятый алкоголь. Канабинол обострил зрение и слух, раскрасил окружающее яркими красками, и на лицо Рустема уже наплывала улыбка слона после спаривания. Наверняка, с его, Толика, лицом происходило что-то похожее. Чирков знал, что за первой волной удовольствия накатит вторая, которая, если перебрать, накроет его с головой и вскоре превратит в хихикающего идиота. Поэтому он ограничился четырьмя затяжками и отказался от уговоров дагестанца до конца разделить с ним "трубку Мира".
"План" был отменный. При выходе в зал Чирков понял, что возвращаться сейчас за стол просто нельзя, иначе сраму не оберешься. А еще он понял, что ему просто необходимо потолкаться в толпе и выплеснуть в танце избыток внезапно появившейся энергии. Он примкнул к землякам Рустема, которые с пониманием кивнули вновь прибывшему и приняли в свой круг. Дальше было мелькание света, дикая музыка, проникающая прямо в мозг, и ни с чем не сравнимая радость движения. Толик, вообще-то, танцевать не очень умел и редко вот так мог оторваться на танцполе. Но сейчас скованность улетучилась вместе с сизым дымом косяка, уступив место безудержной энергии танца. Ему казалось, что тело его сделано из пластилина, и все его части живут отдельной жизнью. Руки, каждый палец, позвоночник, шея, ноги двигались независимо друг от друга, и их движения воспринимались как полет души. Потом к нему присоединился и Рустем.
Неизвестно сколько времени он мог бы вот так дергаться, если бы его не нашел Андрей. Трошкин был уже пьян, и Толик, глядя на него, радовался, что не залился спиртным, а согласился на предложение кавказца.
– Ты куда делся, Т-толян?
– Отрываюсь! Ловлю кайф! А вы там как поживаете?
– Да тебя ждем, блин! Все уже давно на месте. Гальперина, вроде, даже недовольна, что ты вот так свалил. Н-нехорошо получается. Мы там, а вы с Гоги тут зависаете. Идем н-наверх...
Несмотря на эйфорию, Анатолий понял, что надо идти. Вытащить с танцпола разошедшегося Гоги-Рустема им оказалось не под силу. Он прилип к яркой блондинке и метался вокруг нее подобно урагану, успевая говорить что-то на ухо и поглаживая ее выпуклости уже даже не как бы невзначай, а вполне откровенно. Оставив Гоги продолжать "танец с саблями", они поднялись наверх к своим.
Когда они подходили к столу, бешеный ритм музыки сменился звуками медленного танца и Толику вдруг захотелось вернуться вниз, но не одному, а с Викторией. Она сидела к нему спиной, держа в руке бокал с мартини, и разговаривала с Катей, но каким-то образом почувствовала его приближение и обернулась в тот самый момент, когда он хотел наклониться к ней и пригласить на танец. Андрей соврал ему. В ее глазах не было ни тени недовольства, только любопытство. Словно она ждала, что он придет и позовет ее с собой вниз.
И вместо слов Чирков протянул ей руку. Гальперина приняла ее и, встав, шагнула в сторону лестницы.
Каким упоительным и бесконечным был этот танец! Он чувствовал ее дыхание, ощущал тепло ее тела и нежность рук, обнимающих его за плечи...
Вслед за этим танцем начался другой, тоже медленный, – но музыка вдруг оборвалась и с площадки ди-джея донеслись звуки, напоминающие рык медведя, потревоженного в своей берлоге во время спячки. Прямо на головы находившихся на танцполе сверху полились струйки жижи, кислый запах которой не оставлял сомнений в ее желудочном происхождении. Рвотный дождь вызвал внизу женские визги и отборный мужской мат. Несколько парней кинулись к лестнице, ведущей на площадку, без сомнения, для того, чтобы совершить самосуд над осквернителем, но их опередили.
Двое охранников снесли на руках тело, в котором Толик узнал одного из тех молодых людей, что недавно с аппетитом поглощали в туалете оранжевые таблетки. Глаза его были выпучены, лицо – красное с синюшным оттенком, а на губах обильная пена. Руки ди-джея мотались, из пены раздавалось мычание. Говорить он уже не мог, ходить, понятное дело, тоже. Без сомнения, это была передозировка. К охранникам быстрым шагом приблизился высокий мужчина в дорогом костюме. Он что-то тихо спросил у них, посмотрел на тело и, брезгливо поморщившись, показал в сторону двери в служебные помещения. Охранники поволокли ди-джея – безусловно, теперь уже бывшего – дальше, а мужчина успокаивающе поднял руки и обратился к толпе:
– Господа! Я, как управляющий клубом, приношу вам свои извинения. Всем гостям бесплатно предоставляется фирменный коктейль "Антверпен". К сожалению, другого ди-джея у нас сегодня нет, так что танцы закончены. Еще раз приношу свои извинения.
Толпа недовольно загудела. Клуб стремительно терял свое реноме.
Гальперина сжала руку Анатолия. Чирков посмотрел на нее. Виктория Сергеевна повела глазами в сторону управляющего:
– Иди, выручай людей.
– А если не получится?
– У тебя? Разве ты об этом никогда не думал? Разве ни разу тебе не хотелось побыть вот так, над всеми? И чтобы кто-то смотрел на тебя и восхищался?
Под "кем-то" она подразумевала себя. И это разрешило все его сомнения.
Толик направился к управляющему, продолжавшему стоять на месте.
– Послуша
|
