Глава 1

Белая ворона села на подоконник с внешней стороны окна и пристально наблюдала за происходящим в комнате. Я собирался в поход, тщательно собирая вещи сверяясь со списком. Проверил спички, чтобы не оказались отсыревшими. Наточил нож, сложил необходимые снаряжения на всякий случай, который в горах не так уж и редко встречается. В промежутках между глотком кофе и зачеркиванием выполненных пунктов со списка я поглядывал на деда и чувствовал какое-то волнение, какое-то новое, чуждое мне совсем - никогда не испытывал подобного раньше. Я плюхнулся в кресло чтобы оглядеться и подумать что еще не упаковано или может пригодиться. Сидя в кресле я увидел белую ворону сидящую на подоконнике. Птица привлекла мое внимание криком, довольно - таки странным, никогда раньше подобного не слышал. На мгновение я почувствовал себя первообитателем этой планеты, которому все было новым и чудесным, познательным и красивым. Любое открытие казалось неимоверно значимым.
Дед ещё спал, ему наверняка снился сон об одном из эпизодов боевых действий в японо-китайской войне. Я знал наверняка, что он опять оказался по ту сторону баррикады - где есть приказ, где есть выполнение приказа и нет права голоса. Любое неподчинение закону обстоятельств и личной прихоти командующего вопило бы только о дезертирстве и предательстве. Все это несомненно привело бы к смертельному приговору - к психической или физической смерти это уж как повезет. Как ни крути смерть остается смертью, чего от нее ждать неизвестно.
Я заметил одно, как только дед закрывает глаза, он оказывается на поле боевых действий и ничего тут не поделаешь. Я определял это по тому, как двигались руки деда, точнее сказать его указательный палец нервно двигался, будто беспрерывно нажимал на курок. И как останавливались все движения, в надежде, что вылетевшие пули поразили тела заслуживающие смерти. Хотя что за вздор я несу, никто не заслуживает смерти. Мы виноваты в том, кто нас окружает, мы воспитываем нелюдей, моральных уродов, насильников, убийц. И, я не говорю конкретно о себе, о нас с вами. Просто кто-то же был ответственен за них, кто-то же не доглядел, что-то недосказал, недолюбил… То- то же и оно.
Как любой солдат, как любой боец, дед знал, что если он не нажмёт курок, не сделает первый удар, то это незамедлительно сделает противник. Один из двух, должен быть поражен - на смерть или нет это уже другой вопрос. Потому что в подобных схватках два озверевших взляда, наполненные страхом с примесью искусственной ненависти думаю абсолютно одинаково - если не выстрелю я, то выстрелят в меня. Страх позволяет нам делать неописуемые вещи.
Многие скажут, что страх придает смелости, но это не так. Страх подавляет разум и здравый смысл. Страх пробуждает инстинкты и мы, как звери бежим в атаку с вывернутыми ртами и с боем сердца, как барабанный ритм, который стучит для того, чтобы не выйти из строя и не сбить с ног половину солдат бегущих позади нас.
Дед никогда не рассказывал мне о своей военной службе, в то время как все мои друзья гордо восхваляли своих предков, говоря о их беспощадности, как о великом мужестве. Может я немного преувеличиваю, но было дело слушат то, что не совсем являлось мужеством. Но я не вступал с ними в дискуссии, я любил своих друзей, но что я мог поделать, если наши убеждения в этом расходились – во всем остальном они меня устраивали. Поэтому я старался держать нейтралитет и не дискуссировать, а просто дослушивал до конца и переводил разговор в более благоприятное русло.
Раньше, мне казалось, что мужество - это сила направленная против силы, которая направлена на слабость и беззащитность; которая направлена против доверия и любви; которая направлена на подавление личности и самовыражения; сила, против личного пространства и права голоса. Но как показали реалии моего бытия, мужество – это беспощадность и злость, это запах крови для акулы, которая не намерена разговаривать с едой, даже если бы сильно этого захотела. Страх пробуждает инстинкты и мы становимся невероятными хищниками.
«Лишить человека права голоса, это то же, что отрезать ему обе руки, уничтожая навсегда возможность её поднять», - говорил мне дед наполняя трубку табаком и продолжал: «Если ты когда нибудь посмеешь лишить человека права голоса, ты навсегда останешься неуслышанным, несчастным глупцом у которого будут две руки, но совершенно бесполезные, никто даже не заметит твоего жеста, никто. Я думаю, ты понимаешь о чем я. Я не поучаю тебя, я просто напоминаю о очевидных вещах. Хотя, может и не только тебе, а и себе тоже, чтобы не потерять то, что так долго воспитывал в себе. Чтобы не потерять честь и достоинство от кромешной тьмы старческого маразма».
Иногда, от речей деда у меня мурашки бегали по коже. Он видел меня насквозь. Иногда, мне казалось, что я настолько предсказуем для него, что чувство подкатывало к горлу будто я не я, что я – это дед в молодости. Что я и сам не подозревая об этом, являлся его воображением, воспоминанием, проекцией его молодой души, так никогда и не постаревшей. Я это в хорошем смысле говорю. Настолько хорошо он знал меня. Ведь и правда мурашки по коже, если такое оказалось бы правдой. Да и в том, что это неправда, я так и не был до конца уверен, поэтому и эффект такой – с мурашками по коже.
Я безумно доверял ему. Каждому наверное хочется иметь рядом человека, которому можно было бы доверять на все сто и не сомневаться в этом ни на секунду, даже чтоб мысль никогда такая не подкралась и не залезла в голову изнурительной опухолью. Я вот с одной стороны доверял ему, но все равно мурашки по коже пробегают до сих пор, останавливаясь возле подбородка и сдавливая мне горло, когда задумаюсь о том, что могу оказаться....Нет, все мне нужно оставить это. Это скорее всего от того, что мы слишком родственные души. Дед вырастил меня, он мой пример для подражания, он показал мне жизни и показал жизни меня. Вот пожалуй и все, что как мне казалось мучило меня. На самом деле я могу вздохнуть с облегчением и перестать думать о подобных вещах, потому что не нужно это никому - и мне не нужно, тем более мне.
Мой дед человек вне политики. Он не воин, но он силен духом. Нет, я неправильно выразился. Мой дед тот еще воин, мой дед не солдат. Так будет правильнее. Дед никогда не принимал войну, потому что всегда считал причиной этой кровавой вспышки, желание одного человека или максимум двух или же прихотью величия, что в принципе одно и то же, если не углубляться. Дед не понимал самого понятия и действия войны.
«Война – это вынужденная чистка. Перемалывающий комбайн, в который в большинстве случаев попадают исключительно хорошие люди, светлые умы, любящие сердца», - с осадком в душе говорил дед.
Служба в армии – это принуждение системы. Дед был вынужден одеть форму и подчиняться, в то время как в его венах бурлила кровь мечтателя и вершителя справедливости. Он не понимал существования этого долга стране, о котором ему внушали с детства.

Наверное у каждого в жизни были ситуации, при которых вам выпадала честь узнать то, чего знать было не желательно. Эта история поразила меня, но я не могу сказать, что она перевернула мою жизнь вверх дном и что-то оборвалось внутри меня. Нет! После услышанного я просто с облигчением вздохнул, будто это было моей ношей или тайной, которая тяготила меня все мои годы.
На войне, дед хладнокровно убил только раз. Хладнокровно, это не в том смысле, что без повода. Повод конечно же был, и не был связан с идеологией, со стратегией или же задетым мужским эго.
Я посвящу этой истории некоторое время…

Была середина мая, середина жаркого дня с сильным ветром несущим песок в глаза - эта картина не покидала деда до конца дней. Трое китайских солдат пытались изнасиловать корейскую женщину, которую должны были защищать. Эти ублюдки должны были подставлять свою грудь в случае выстрела, отдать свою жизнь в случае надобности. Войну создали мужчины, затевают её мужчины, они и должны страдать, никто другой. И когда говорят, что иногда женщина случается тому виной – это все блеф. Это повод. Каждой прихоти избалованного ребенка нужен повод, чтобы заполучить что-то. На ровном месте не начнется ведь массовая стычка. Нет ведь! Этому хаосу нужен толчок, пинок под зад, женская измена или же отвержение, пощечина, плевок в лицо, да что угодно. Это и так очевидно. И на этой самой войне, где творится этот хаос созданный самими же солдатами, которые больше причиняли боли тем, кого защищают. Не все конечно. Я не говорю о всех. Даже в таком хаосе для благородности и чести находилось место.

Я узнал эту историю от своей бабушки, которая умерла два года назад.
Хана, как я называл свою бабушку, была кореянкой. Не совсем корейское имя. Я знал только что ее отец, мой прадед был европейцом, которого она никогда не знала. И пожалуй, это все что мне известно на этот счет.
На то время, как началась война, Хана только закончила медицинский - специализация хирурга. Хана была молодым и неопытным врачом. Но из-за нехватки рук, были задействованы все кадры – опытные и нет. Зачастую их распределяли по степени сложности ранения, но иногда приходилось импровизировать и делать невозможное. Делать то, что никогда не делал раньше – учиться на ходу. Не было времени для повторений, не было времени на «зубрежку».
Иногда, достаточно было одного объятия, чтобы дрожащий от холода парень испустил дух при этом улыбаясь и повторяя слова любимой песни. Медицинские работники исполняли множество ролей, не было времени на выяснения, у кого и к чему есть обязательства.
И в тот злосчастный момент, в середине мая, в середине солнечного дня Хана находилась на том самом месте, в этом доме, где и происходили эти мерзости.
«- Я оказывала первую медицинскую помощь пострадавшим, - рассказывала Хана. И видела, что солдаты пытались сделать с невинной и беспомощной девушкой, но ничего не могла предпринять, не могла позвать на помощь или вмешаться. Да и некого было звать на помощь, в округ ни души! Нас привозил автобус – он же и забирал. У меня не было оружия, а у них было. Этим отморозкам ничего бы не стоило застрелить меня. Это может прозвучит эгоистично, но мои инстинкты взяли верх, - с чувством вины продолжала Хана. Я очень сильно любила свою жизнь и была слишком молода для подвигов. Для героизма у каждого свой возраст. С моей стороны было бы неблагоразумно распрощаться с жизнью и в то же время впасть в неведение, что случилось с той несчастной. Еще, меня останавливало то, что я была врачом. Я спасала жизнь другим, но в данной ситуации я была беспомощна. Ждать спасения я даже и не пыталась, потому что точно знала, что еще минимум пять часов за нами никто не придет.
Когда в дом вошло двое японских солдат, - продолжала свою историю Хана. Среди них был твой дед, но я не испугалась. После этих слов, мне показалось, что Хана что-то скрывает.
Я увидела в глазах Юдзиро, как твой дед мне представился, беспечность и сострадание, - не останавливая рассказ, говорила Хана. Я знала, что он не причинит вреда ни мне, ни девушке, а даже наоборот избавит нас от возможного ужаса и страданий. Избавит нас от мыслей, догадок возможного исходя и спрячет нас в своих широких объятиях, как прирученный гризли. Так и случилось. Сослуживец твоего деда остался наблюдать за территорией возле окна у входной двери, а твой дед поднялся на второй этаж полуразваленного и обгоревшего от взрыва дома – прозвучало три выстрела и далее последовала гробовая тишина. Через несколько минут спасенная девушка разрыдалась и мне пришлось подняться на второй этаж, оставив на несколько минут раненых, чтобы успокоить ее. Когда девушка более ни менее пришла в норму, я вернулась к своей работе. Юдзиро предложил нас проводить в более безопасное место, но идти с ними я отказалась, так как мне нужно было исполнить свой долг. Я нужна была тем, кого могла спасти. Уходя, Юдзиро пожал мне руку. В его ладони была маленькая шоколадка, он улыбнулся и сказал мне: «Я не прощаюсь. Мы еще обязательно встретимся с тобой!».
Они ушли оставив за собой болезненные стоны и крики. Они ушли, потому что у них не было другого выбора или выхода. Нет, выбор и выход был тогда. Я знала то, что он знает о другом возможном варианте. Но Юдзиро не был полностью уверен, может ли он доверять тому, что чувствует. Они ушли, а минутой позже к дому прибыли машины скорой помощи и несколько десятков китайских солдат. Мне еще пришлось долго объяснять, что там произошло. Но это отдельная история.
Вот так мы расстались с твоим дедом мой милый Марис, - с особой нежностью и задумчивостью сказала Хана. И я не видела его больше пяти лет. Я не знала жив он или мертв. Но я ежесекундно просила Будду, чтобы он сохранил ему жизнь. Тогда, я еще не понимала этого, но уже была предначертана нам дорога. Была выгравирована наша жизнь в наших душах. Мы знали, что будем вместе до конца, что это наша любовь, когда впервые посмотрели друг другу в глаза, - закончила на полу грустной ноте Хана, зажигая огонь, чтобы расплавить воск и приготовила форму для новой свечи.
За те несколько минут, что мы были знакомы, я увидела его, как рентгеновский аппарат и не обнаружила злокачественных образований. Твой дед по истине благородный воин. Ты без сомнений можешь им гордиться, - спустя некоторое время добавила Хана таким же тоном, как будто не делала паузу и не переставала рассказывать историю.
Может так и было, просто она не озвучила то, о чем так долго и усердно говорила. Но я так и не узнал, что было сказано за всё то время, как звучала эта одна из самых неловких пауз в моей жизни. Я не стал расспрашивать и уточнять. Я решил, что это знак. Значит сегодня, чего-то такого, что изменило бы мою жизнь навсегда, я не должен был услышать.

Почему эта история всплыла именно сейчас трудно объяснить. Я сидел в кресле и смотрел в окно, за которым беспрерывно падали листья и доносились уличные смешанные звуки.
Я разбудил деда и налил ему чашку горячего чая с корицей.
Через некоторое время раздался звонок, Юки звонил сказать о том, что скоро будут на месте.
Дед помог мне вынести рюкзаки и долго смотрел на меня, будто запоминал. Я ждал что он что-то скажет, но дед посматривал на меня и молчал. Я не знаю что происходило со всеми нами, что творилось в душах и что мы не сказали друг другу. Минивен Юки было видно издалеко. Все произошло как-то быстро. Все поздоровались, загрузили мои вещи в багажник, я поцеловал Юми и пожал деду руку. Юми обняла деда и вручила ему пакет с его любимыми сигарами. Дед с радостью ребенка заохал.
В зеркало заднего вида дед отражался до тех пор, пока мы не свернули на главную автомагистраль.