1|
2|
3|
4|
5|
6|
7|
8|
9|
10|
11|
12|
13|
14
* * *
Он опять проходил знакомый путь слияния с Тилой. Сначала сознание сопротивлялось, отказываясь принимать чужие мысли и идеи. Потом, когда мозг уже готов был взорваться от напряжения, где-то в глубине он услышал тихий спокойный голос: "Это всего лишь сон. Расслабься, прими его. Сны не длятся вечно. Закончится и этот. Но сейчас, если хочешь выжить, сдай свое сознание сну, как сдают врагу осажденный город, чтобы, собравшись с силами, вернуться и отбить его назад".
Толик не знал, принадлежит ли голос Тиле или это лишь галлюцинация, вызванная эмоциональным напряжением. Но, так или иначе, бороться дальше не было сил. Он сдался, и мир Тилы принял его в свои объятия. Принял радушно, без упреков, без угроз за отступничество. Так хорошие родители встречают вернувшегося блудного сына. И вот уже Толик снова влился в бесчисленную счастливую семью, где каждый радуется отведенной ему участи, не задумываясь, есть ли где-нибудь другой путь, и не терзаясь напрасно в поисках себя.
Теперь его окружали уже не враги, а члены семьи. Братья и сестра, вместе с которой еще недавно он бунтовал против семьи. Она теперь тоже была спокойна и счастлива. Никакие проблемы больше ее не волновали. Их просто не было. И у него самого – тоже. Как не было и сожаления по поводу гибели приятеля.
А впереди вновь замаячило, теперь гораздо ближе, светлое будущее. Прекрасный и безупречный рациональный мир.
– Ну, что, друзья, – подал голос Кириченко, – поздравляю вас с успешным завершением первого этапа. Тебя, Анатолий – с возвращением. А вас, Виктория Сергеевна, – с прибытием. И с тем, что все волнения и неприятности для вас закончились. Можете спокойно ехать домой, отдыхать и набираться сил. Приходите завтра на площадь Свободы. Такого события история еще не знала. А ты, Анатолий, будешь сегодня еще нужен. Поможешь с проверкой и настройкой аппаратуры. Чтоб ни сучка, ни задоринки.
– Конечно, Владимир Иванович. Хоть сейчас. Виктория, приходи.
Вика повернулась к нему. Красивое лицо, красивая фигура – достойная представительница нового мира.
– Когда начало?
– В семь вечера, – ответил за Толика Кириченко.
– Разумеется, приду. Если вдруг что-то от меня потребуется, звоните, буду рада помочь.
– Это не вызывает сомнения, – улыбнулся Кириченко. – Благодарю, но уверен, что теперь трудностей не будет. Путь свободен, и вскоре все мы вкусим сладкие плоды наших усилий.
– Тогда всем до завтра, – улыбнулась в ответ Виктория и вышла из комнаты.
* * *
Шоу по случаю Дня города обещало быть впечатляющим. Уже с утра с вокзалов и автостанций заструились потоки окрестных жителей. Эти потоки не иссякали до самого вечера.
Площадь Свободы была заполнена народом уже часам к пяти. В разных частях города установили десятки огромных телеэкранов, чтобы наслаждаться шоу смогли все желающие.
Толик трудился не покладая рук, испытывая при этом величайшее счастье. Ни Кириченко, ни остальные братья не вмешивались в его работу. Тилиты вообще стали обходиться без руководства на местах. Каждый из них, как и Чирков, и так знал, чем заниматься. У него не было ни времени, ни желания задумываться над тем, что он делает и почему именно так, а не по-другому. Он просто ЗНАЛ – и работал быстро и равномерно, как хорошо отлаженный автомат.
Точно так же, объезжая на машине, предоставленной Кириченко вместе с водителем, все установленные экраны, чтобы проверить качество звука, он ЗНАЛ: братьев становится все больше. Ежеминутно его тело, каждая клетка, чувствовала, как растет и увеличивается весь организм Тилы. И это чувство дарило радость, наделяя легкостью движения рук, обостряя слух и зрение, увеличивая быстроту реакции и поворотливость мысли.
Ближе к вечеру мозг дал команду отдохнуть. Работа была завершена, и тело расслабилось, окутываясь покоем. Анатолий уснул прямо в автомобиле, неподалеку от гигантской сцены, возвышающейся над площадью, как маяк над морем.
Ему снилось, что он снова четырнадцатилетний подросток. Он стоял во дворе своего дома, окруженный толпой друзей. Некоторых из них он знал в лицо, многие были ему незнакомы, но все они были друзьями. Его стаей.
Стая собиралась на охоту. Попросту говоря, в набег на соседний микрорайон, чтобы подраться с такой же тамошней стаей подростков. Причина была проста. Накануне соседи хорошенько отметелили троих пацанов из стаи Чиркова. Теперь надо было мстить. Показать чужакам, что не следует вдесятером бить троих. Потому что за этими тремя не десять, и даже не двадцать, а минимум пятьдесят человек "мазы".
Настроение было воинственное и приподнятое. Подростки вооружились кто самодельными дубинками, кто кастетом, кто солдатским ремнем, заточенной бляхой которого можно нанести противнику глубокую рубленую рану. Некоторые держали в руках железные прутья арматуры, а еще кое-кто прятал в кармане складной финский, охотничий или сделанный на зоне нож. Несколько человек выпили для храбрости, трезвое же большинство просто было заражено "эффектом толпы", возбуждающим не хуже любого допинга. Они были стаей, единым живым хищным организмом. И организм этот, состоящий из подростков от тринадцати до семнадцати лет, готов был сожрать и уничтожить любого на своем пути, будь то такая же ватага пацанов или даже небольшая группа взрослых. Он чувствовал свою причастность к происходящему. Он жил со стаей одной общей целью, одной жаждой разрушения, одной энергией. Каждое движение вызывало прилив адреналина в кровь и неописуемый восторг.
И вот стая двинулась в путь. Толик, никогда не участвовавший до этого в драках район на район, влился в общее движение. В руке у него был стальной прут. С ним и со стаей он чувствовал себя непобедимым. Не было ни страха, ни сомнений, ни угрызений совести. Только одно всепоглощающее желание двигаться, бежать, кричать, размахивая прутом, готовясь в любой момент обрушить его на чью-то руку, голову или спину.
И в этот момент он услышал, как его зовут по имени. Это был голос мамы. Ах, как некстати! Голос звал его все настойчивее и громче. Толик знал, что мама видит его с балкона. Она понимает, что затевается, и готова приложить все силы, чтобы вернуть сына домой и не дать совершить страшную глупость, которая может испортить ему всю жизнь. Толик любил маму. Даже в этом возрасте, когда для многих из его компании авторитет стаи заменил авторитет родителей, да и самих родителей, мама для него продолжала оставаться самым дорогим и близким человеком, старшим другом и советчиком. И сейчас он оказался перед выбором. Остановиться, вернуться – значило навсегда потерять уважение в стае, которое он лишь начал завоевывать, прослыть трусом, тюфяком и маменькиным сынком. Стать изгоем, лишенным общения и поддержки ровесников.
Но не возвращаться было куда тяжелее. Анатолий понимал, что мама зовет его не для того, чтобы показать свою власть над ним и "поставить на место". Просто она любит его, переживает о вероятных последствиях, хочет уберечь, защитить... А от чего, собственно, защитить? Ведь ему сейчас так хорошо, радостно! Он окружен друзьями! Вместе с ними он силен и готов свернуть горы! Что же ей не нравится?
И вот когда он задал себе этот вопрос, словно пелена начала спадать с его глаз и разума. Куда он бежит? Зачем? С кем? Ведь он не знает и половины из тех, кто его сейчас окружает. И ради кого? Ради троих парней, живущих с ним не по такому уж соседству, которых он тоже едва знает. И для чего? Чтобы покалечить или, не дай Бог, убить кого-то из таких же, как он, подростков, только за то, что их родители купили квартиру не в пятом, а в шестом микрорайоне, и за то, что какие-то отморозки избили троих его "почти знакомых". Кстати, вероятность того, что они найдут тех самых виновников была очень мала, так как пострадавшие не знали их лично, а из-за полученных травм участия в этом набеге не принимали. Выходит, бить будут всех, кто попадется на пути. Бред какой-то...
Глядя на раскрасневшиеся от азарта лица членов стаи, Толик остановился. К его удивлению, никто не обратил на это внимания. Казалось, что о нем просто забыли. Как в той старой глупой песне: "Отряд не заметил потери бойца и "Яблочко"-песню допел до конца...". А боец, меж тем, остался стоять в одиночестве в своем дворе, не понимая, как он мог несколько минут назад нестись в этой ужасной толпе, с целью сделать кого-то калекой, и испытывать при этом дикую радость. Он поднял вверх голову, чтобы ответить маме, что вот он, здесь, он остался и сейчас вернется домой. Вот только выбросит в помойку этот ржавый прут, что держит в руке.
Но вверху он не увидел ни мамы, ни балкона, ни своего дома вообще. Там было лишь синее небо, усеянное снежно-белыми облаками, освещенными ярким солнцем.
"Что же происходит? Где я?" – подумал Толик, опуская голову и оглядываясь вокруг. Двор тоже исчез. Он уже даже не стоял на земле, а парил над ней. Внизу он видел знакомый красивый глянцевый мир Тилы, с великолепными зданиями, зеленью садов, синью рек и озер, со счастливыми лицами людей. Но вот счастье это уже как-то не было частью его самого. Из участника он становился зрителем, а братья медленно, но уверенно превращались в зомби с пустыми глазами и идиотскими, ничего не выражающими лицами. Он вдруг вспомнил. Кириченко... Флэшка... Музыка... Вика... Вика!!! Боже, она ведь стала такой же, как и он, как все эти внизу! Может быть, уже полгорода кишит ими. Вика ушла вчера. Попрощалась и ушла. Вернее, сказала: "До завтра". До сегодня! Она должна прийти на концерт! Но где эта площадь? Где сам он сейчас находится, и что происходит?
Внезапно он услышал музыку. И с первыми ее звуками стал стремительно падать вниз. И так же стремительно зелень травы под ним сменилась темнотой.
Он проснулся на заднем сиденье автомобиля. Впереди, склонив голову на руль, дремал водитель. Окна машины были приоткрыты, и Толик услышал гул многолюдной толпы. "Сколько же сейчас времени?" – был первый вопрос, который он задал себе. Достал из кармана мобильник. Восемнадцать сорок. Через двадцать минут начало концерта! Да какого концерта! Не концерта, а начало конца! Конца истории, мира, каким он его знал. Истории, пусть и полной несправедливости, лишений и войн – но и истории любви, создания великих творений мастеров, поисков и открытий! А дальше все это заменит гигантский муравейник, управляемый холодным бесстрастным разумом. Разумом, не знающим ни любви, ни милости, ни сомнений. Только холодный рационализм. Странный мир с миллиардами одинаковых лиц...
Что же случилось с ним самим? Почему разум Тилы больше не властен над ним? Он помнил все, происшедшее со вчерашнего дня, помнил свой сон. Сквозь шум толпы он услышал звучание музыки, показавшейся ему знакомой. О, какой прекрасной она была! Заставляя его сердце биться чаще, она давала силы, наполняла его светлым чувством, дарившим желание жить и делать что-то хорошее, и в то же время взывала к ответственности за остальных. Не только за тех людей, которые находятся сейчас на площади и в этом городе, но и за многие-многие судьбы живущих ныне, и за тех, кто еще родится в разных близких и далеких уголках планеты. Теперь он узнал эту музыку. Да, это была та самая, созданная им, вернее, услышанная и воссозданная им мелодия Любви, Добра и Света. И звучала она не из динамиков на площади. Она звучала в его сердце, мыслях и чувствах. Это она вернула его из великолепного, но бездушного мира Тилы. Она вернула его в этот мир – несовершенный, но живой и настоящий.
И Анатолий осознал то главное, что осознает, наверное, любой человек, хоть раз в жизни чувствовавший Просветление. Единожды познавший музыку Любви, музыку Творца, останется с ней навсегда. Она будет вечно жить в нем, и никакие, даже самые сладкозвучные и заманчивые мелодии не смогут вытеснить ее из сердца!
Но, к сожалению, музыка не давала ответа на главный вопрос. Что он сейчас должен сделать для предотвращения катастрофы? Анатолий не знал, сколько времени остается у него. Вот-вот начнется концерт, который продлится не меньше четырех часов. Но роковой момент мог наступить как в самом начале шоу, так и в самом конце. А теперь его мозг отключен от центра, от Тилы, а значит, и узнать, когда придет губительный миг, он не сможет.
И тут его осенило! Тилитов вокруг хоть и много, но все равно, подавляющее большинство присутствующих на площади составляют обычные пока люди. Он должен сорвать этот концерт, рассказав им обо всем. Пробраться к установленным на сцене микрофонам и поведать собравшимся о том, что их ожидает...
Вот только поверит ли толпа словам какого-то неизвестного? Скорее всего, его сочтут или сумасшедшим, или хулиганом, или наркоманом. Охранники тут же уволокут его со сцены, а ведущий извинится за незапланированную помеху и концерт состоится. Состоится, черт его побери!
Нет, тут надо идти, как говорил молодой Вова Ульянов, другим путем. Легче всего людей просто испугать. Сообщить, что площадь и экраны заминированы. Начнется всеобщая паника, и людям будет уже не до праздничного шоу. Конечно, его тут же схватят, если не люди Кириченко, то уж милиция точно. А дальше – уголовное дело... Но другого выхода нет!
Значит, решено. Главная его цель – микрофон. Жаль, что Кириченко уничтожил запись его музыки. Тогда все было бы гораздо проще.
Толик тихо, стараясь не разбудить водителя, открыл дверцу машины, выбрался наружу и направился к сцене.
С трудом пробившись сквозь толпу, он добрался до цели и начал поднимался наверх по пристроенным деревянным ступенькам. Еще несколько шагов – и он будет у микрофонов...
Но сделать эти несколько шагов он так и не смог.
Два стража порядка, не тилиты, а обычные работники милиции, преградили ему дорогу:
– Куда? Что вы тут забыли?
– Я ответственный за работу звукового оборудования. Нужно еще раз проверить...
– Ничего не знаем. У нас приказ – никого не пускать. Только с администратором. Давайте, давайте отсюда. Ищите администратора.
Анатолий спустился со ступенек, мрачно размышляя, что же делать дальше – и вдруг почувствовал, как его решительно берут под локти.
Это были уже знакомые ему охранники Кириченко. Не говоря ни слова, они, раздвигая мощными плечами толпу, потащили его назад, к машине. Чирков не сопротивлялся, потому что сопротивляться было бесполезно.
Его бесцеремонно впихнули в салон, один из конвоиров влез следом за ним, а другой, обойдя машину, уселся с другой стороны. Впереди, рядом с водителем, сидел Кириченко.
Повернув голову, он смерил Чиркова взглядом и задумчиво протянул:
– Мда-а... Значит ты снова не с нами? – Кириченко помолчал. – Что ж, все что мог, ты уже сделал. И знаешь, мы не держим на тебя зла. Ты, Анатолий, просто один из факторов, которые нельзя изменить. Добавлю: пока нельзя. А раз нельзя изменить твои убеждения, остается только подстраивать наши планы под это обстоятельство. К счастью, помешать нам ты тоже ничем уже не сможешь, так же, как и госпожа Гальперина.
– Что с ней?! – воскликнул Чирков.
– Не знаю, – пожал плечами Кириченко. – У нас нет с ней больше взаимодействия, как и с тобой. Я перестал ее чувствовать. Но, думаю, она тоже где-то здесь – она ведь собиралась прийти. Теперь ждет неизбежного. Может быть, как и ты, старается изменить ход событий. Но, будь вы даже сейчас вместе, вам все равно ничего бы не удалось. Как вы не можете этого понять, слабые, ничтожные люди! Наш мозг уже в тысячи раз больше вашего. Он един, и у него огромные возможности. А скоро будет сильнее в миллион раз. Потом – в миллиарды! А вы так и останетесь парой изгоев. Вам не будет места в новом обществе. Вас даже понимать перестанут. И рано или поздно вы сами захотите присоединиться к нам. И мы примем вас – мы принимаем всех, даже бывших врагов. А теперь можешь идти, мы тебя не держим. Вот-вот этот мир станет нашим миром. До встречи, Анатолий!
Подпиравший Анатолия слева охранник вылез из машины, выпуская его, и сел обратно, захлопнув за собой дверцу.
Чирков в растерянности продолжал стоять на месте – и в этот момент над площадью раскатились первые аккорды гимна Тилы.
Сейчас мелодия не произвела на него такого моментального магического, точнее, гипнотического действия, как раньше. Он оставался сторонним наблюдателем.
Прошло совсем немного времени – и вокруг начались изменения. Шум толпы стих. Движения людей замедлялись, пока не прекратились совсем. Толик видел множество изумленных лиц с приоткрытыми ртами и расширенными глазами. Дыхание толпы становилось глубоким и синхронным. Казалось, что дышат одни большие легкие. Из рук падали сигареты, бутылки и мороженое...
Люди уже видят прекрасный яркий мир, он нравится им, они в восторге, и готовы принять его. Люди жаждут оказаться в этом мире с райскими пейзажами, великолепием городов и с этой неземной музыкой. Больше всего на свете, больше жизни, они хотят стать одним целым с этим миром, с этой великой иллюзией.
Но иллюзия ли это? Толик обнаружил, что меняются не только люди. Как только их мысли, их могучая энергия заструилась, словно кровь, к сердцу и сознанию Тилы, стали происходить и изменения в окружающем мире. Воздух стал чище и прозрачнее, и утих прохладный осенний ветер. Вместо привычных выхлопных газов над площадью витал аромат полевых цветов и скошенного сена.
Глаза людей все больше напоминали Чиркову знакомую серую сталь. Он с болью подумал о том, что где-то здесь, в толпе, стоит Вика. И ее прекрасное лицо так же, как и другие, меняется с каждым мгновением...
Но, может быть, Вика, как и он сам, тоже стала невосприимчивой к гипнозу Тилы? Ведь говорил же Кириченко, что не чувствует больше связи с ней. Их останется только двое. Двое чужаков в бескрайнем муравейнике планеты Земля...
Его мысли были прерваны возникшим вокруг движением. Муравейник начинал жить. Многие принялись собирать окурки, осколки бутылок и обертки, складывая их в пакеты и сумки, другие начали пробираться к краю площади. Причем никакой давки и суматохи не было. Как будто каждый двигался на автопилоте строго по заданному маршруту, выполняя заданную программу.
Теле– и звукооператоры продолжали работать, как ни в чем не бывало, а значит, во многих городах сейчас происходило то же, что и здесь.
Тила набирал мощь. Все громче звучала его музыка, попадая в резонанс с вибрациями тысяч и тысяч новообращенных, и тем самым, усиливаясь еще больше.
Чирков не заметил момента, когда в темном небе появилось розовое пятно. Небольшое вначале, оно росло, изменяя свой цвет на желтый... потом на голубоватый... – и наконец засияло аквамарином океанской волны, закрыв чуть ли не полнеба. Это сияние было столь красивым, столь приятным для глаз, что Анатолий невольно им залюбовался. Аквамарин исчез, уступив место ярким струям различных цветов и оттенков. Казалось, кто-то перемешал огромной ложкой радугу – и эта неземная красота еще больше подчеркивала великолепие несмолкающей музыки.
Люди с немым обожанием смотрели, как переливаются цветные струи, освещая площадь небывалым светом, складываясь в спиральный узор из причудливо закрученных нитей, сходящихся к центру. Чирков похолодел. Видимо, количество услышавших гимн Тилы было так велико, что Тила начинал материализоваться. Прошлый, милый сердцу мир, безвозвратно уходил в прошлое. В прошлое, о котором никто и не вспомнит.
Глаз Тилы занял уже всю видимую часть неба и с торжеством взирал на происходящее внизу. Анатолию казалось, что он смотрит прямо в его душу, говоря: "Ты проиграл. Прими меня. Тебе больше ничего не остается. Прими – или умрешь в одиночестве, отвергнутый целым миром".
Но в душе у него оставались еще отголоски другой музыки. И музыка эта тоже говорила с ним: "Не сдавайся. Ты не один. Ты несешь в себе мою силу и поэтому способен на многое. Мой ангел поможет тебе. Он уже в пути. Не теряй Веры! И не отчаивайся!".
И он не терял Веры. Он будил в себе звучание этой мелодии, рисуя в памяти чарующие звуки Любви. И они усиливались, заполняли все внутри, изгоняя шаг за шагом музыку, что силилась проникнуть в него извне. А когда он очистился полностью, ему показалось, что звуки Любви хлынули из него в окружающее пространство и вернулись, отраженные стенами зданий, окружавших площадь. Только звучание это было каким-то необычным. Мощные гулкие звуки протяжно раскатывались металлическим звоном, расходились кругами, как волны от брошенного в воду камня.
Колокола! Анатолий понял, что это звонят колокола церкви Вознесения. И звуки эти были именно той музыкой, что жила в нем. Колокола пели о Любви. Они несли Любовь, которая пробивалась сквозь звучавший еще гимн Тилы, разрезая его, как нож разрезает масло. Эти разрезы делили пространство на сектора, лишая музыку Тилы целостности и силы.
И вдруг в звон колоколов и музыку Тилы ворвался новый звук – рев мощных моторов. Две огромные фуры, которые привезли оборудование для сцены, тронулись с места и, набирая скорость, ринулись прямо через толпу к церкви Вознесения.
А колокола все звонили. Звуки эхом отдавались от стен университета и мэрии. И от них поднимался ветер. Он обвевал собравшихся на площади, выдувая из глаз стальную пелену, стирая бессмысленно-радостное выражение с тысяч лиц. Люди становились ареной сражения двух сил, каждая из которых старалась внушить свое понятие смысла жизни. И судя по тому, что лица то и дело искажались гримасой боли, борьба эта была мучительной для тела и души человеческой. Колокольный звон не прекращался, возрождая в Анатолии угасшую было надежду.
"Вика! – с ликованием подумал Чирков. – Это Вика!"
"Мой ангел поможет тебе", – словно вновь прозвучало в его голове.
Лишь бы не было поздно. Слишком уж долго люди находились под влиянием музыки Тилы. Смогут ли они теперь услышать музыку Любви? Захотят ли?
Этого он не знал.
А между тем фуры уже преодолели расстояние, отделявшее их от храма, оставив за собой покалеченные и раздавленные тела. И, не снижая скорости, врезались в стену. В грохоте взрыва храм стал оседать, заваливаясь на бок.
Сердце Анатолия сжалось.
– Вика-а-а! – отчаянно закричал он и бросился бежать к клубящемуся пылевому облаку.
Звон колоколов оборвался – но ветер, гулявший по площади, подхватил мелодию. Она продолжала жить, наполняя вечернее небо. И цветные огни в вышине стали медленно затухать. Глаз Тилы тускнел, становясь все прозрачнее, превращаясь в легкий серебристый туман, остатки которого уносило порывами ветра. Даже булыжники старинной мостовой звучали могучей мелодией Любви. И вот уже раздались первые голоса подпевающих ей людей. А вскоре небывалая по мощи и красоте песня уже неслась по улицам, захватывая на своем пути все живое и неживое, откликаясь тысячью голосов и звуков, неслась вперед, набирая и набирая скорость. Она дарила всему миру Свободу, Радость и Любовь.
Анатолий не видел ничего этого. Отчаянно распихивая локтями плотную человеческую стену, он изо всех сил пробирался к развалинам храма Вознесения.
Без сомнения, в фургонах была взрывчатка. Все-таки Тила предвидел возможность того, что случилось. Не учел он только одного: нельзя остановить музыку Бога, музыку Любви, если она звучит в полную мощь. И даже разрушив храм с колокольней, не остановишь ее вибраций в воздухе и на земле. Цепная реакция, как при атомном взрыве.
Спотыкаясь, он бродил по грудам кирпича, из которых торчала искореженная арматура и обломки перекрытий.
Обогнул остаток стены – и увидел упавший колокол. А рядом с колоколом, держась за ступню, сидела Вика...
– Меня подняло и снесло как пушинку, – сказала она. – И мягко приземлило. Но, кажется, я все-таки подвернула ногу...
Это было настоящим чудом. Но сегодня был день чудес. Он целовал ее бездонные зеленые глаза, плача от счастья и не стесняясь своих слез.
– Ну, ну, милый, не надо. Все уже позади.
– Все позади, любимая. Все кончилось... Мы победили. Только благодаря тебе... Ты слышишь, они поют!
Она улыбнулась, вслушиваясь в торжествующую песню победившей Любви:
– Это... Это прекрасно...
– Я до сих пор не могу прийти в себя, – прошептал он, прижимая ее к себе. – Я думал, что ты умерла...
– Ты же сам сказал мне тогда, после нашей первой ночи, что я ангел. Что ангелы не умирают, они просто возвращаются на небеса. А мои небеса рядом с тобой...
|
