1|
2|
3|
4|
5|
6|
7|
8|
9|
10|
11|
12|
13|
14
* * *
Этой ночью Кравцову хотелось побыть одному. Сразу после "Пальмиры" он отправил Кристину домой на одной из своих машин, ничего ей не объясняя. Сам же поехал в свой загородный особняк. Там вызвал к себе начальника охраны и приказал убрать подчиненных из внутренних помещений и закрыть все входы. Кроме того, распорядился не беспокоить его ни при каких обстоятельствах, даже если вдруг начнется пожар или налет вражеской авиации.
Ему непременно нужно было побыть самому. Какая-то сила руководила его действиями, когда он отдавал приказания охранникам, и когда методично отключал всю связь в доме – от обычного телефона и факса до мобильника и переговорного устройства с пультом охраны. Наконец он остался совершенно один, отгороженный от внешнего мира толстыми стенами особняка. Сидя в кресле перед распахнутым огромным окном, он впустил ночь в дом, впитывая ее звуки и запахи. Такое случалось не часто. Одиночество не пугало его, но создавало некоторый дискомфорт, поскольку заставляло задуматься о вещах, о которых думать совсем не хотелось. Оставаясь наедине с собой, он вдруг начинал ощущать неумолимое течение времени и неизведанную силу Вселенной – то, на что он, практический всемогущий господин своего привычного мира, не мог повлиять и переделать под свои понятия. Эта невозможность влиять была для него равнозначна бессилию, признанием слабости. А признаваться в своей слабости он не хотел никому, даже самому себе.
Но, наверное, размышлял он, подобные моменты время от времени случались со всеми сильными мира сего. Все были смертными, все рано или поздно вынуждены были принять свою судьбу и уйти, иногда находясь на пике успеха, на самой вершине власти.
До сегодняшнего дня Цезарь не любил и не хотел задумываться о вещах, выходящих за рамки его привычной жизни. Насколько он помнил, это было лишь несколько раз. И он не желал вновь переживать эти ощущения. Почему же вдруг вернулась забытая давным-давно тревога и потребность в поддержке? Весь сегодняшний вечер прошел по его сценарию, люди, с которыми он общался, принимали его мнение как аксиому, события складывались так, как ему хотелось. Что же было не так? Меер? Нет, поведение доктора полностью его устраивало. Меер был податлив и ни словом не заикнулся о своих, так надоевших ему, Цезарю, принципах. Мееровский подопечный? Этот Толик слаб и восторженно наивен. А жена Толика, похоже, воспылала к нему, Кравцову, нескрываемым желанием... А ведь она и впрямь хороша. Красота, упрямство и выдержка – такая женщина могла бы даже ему составить пару. Она тянется к нему, чувствует его силу. Это понятно, и конечно, он не оттолкнет ее. Цезарь никогда не отталкивал от себя понравившихся женщин. Они подпитывали его своей энергией. Правда, иногда хотелось энергообмена, а иногда только натурообмена. Но эти процессы он полностью мог контролировать и не отдать ничего лишнего ни из души, ни из кармана. Так будет и с этой.
Что же тогда могло случиться? Чувство тревоги не могло появиться на пустом месте. Даже если сознание и упустило какой-то важный момент, то интуиция, верный сторожевой пес, была всегда начеку. И именно интуитивно Цезарь чувствовал – сегодня что-то пошло не так. А значит необходимо, не торопясь, во всем разобраться.
Кравцов закурил. В последнее время курил он очень редко, понимая, что каким бы здоровьем природа не наделила его, все равно – годы потихоньку берут свое. И глупо ждать первых тревожных звонков из сердца или легких, лучше свести к минимуму все вредное воздействие, так как жить он, Владимир Петрович Кравцов, собирался долго. Но все-таки отказываться полностью от сигарет он не стал. Была в этой вредной привычке своя положительная сторона – это здорово помогало сосредоточиться и найти нужное решение.
Вот и сейчас, пуская в окно тонкую струйку дыма, он прокручивал в мыслях все моменты сегодняшнего вечера, как прокручивает оператор отснятый материал, выбирая нужные кадры. Вот он спрашивает Меера о темах, которые тот собирается использовать для эксперимента...
И что ответил доктор? Языки, медицина, музыка? Так, здесь все понятно... Гуманитарий хренов... Теперь дальше. Он спрашивает Толика, на чем тот остановил выбор. Музыка. Вроде, тоже ничего странного. Все они, эти молодые, рвутся в шоу-бизнес. Небось ждет не дождется, когда сможет клепать ежедневно по два-три хита и набивать карман от продаж. А то и сам решит запеть...
Ладно, и тут все ясно. Хотя, похоже, именно в этот момент что-то и произошло...
"Что у нас с темами, готовыми к разработке?".
"Темы те же самые – языки, медицина и музыка".
"Хорошо, хотя можно было бы найти что-нибудь поинтереснее... И что же ты выбрал?"
"Музыку".
"Понимаю".
Стоп! Где-то здесь. В этих словах был ключ к разгадке. "Что же ты выбрал? – Музыку. – Понимаю". Дело было не только в словах. Что в этот момент думал он, Цезарь?
А думал он о том, что только вчера, в телефонном разговоре с Меером они, точнее, он, Цезарь, определил тему. Это должна быть медицина. Почему же он не возразил? Почему сам спросил у Анатолия, что тот выбрал, а потом согласился с его выбором?
Вот оно. Кравцов понял – точнее, вспомнил, что в этот самый момент превратился как бы в стороннего наблюдателя беседы. Безмолвного и безучастного. А слушал, задавал вопросы и получал ответы кто-то другой. Это было как начало легкой эйфории. "Приход", как говорят наркоманы. Момент, когда меняется что-то в сознании и восприятии. Тогда, в ресторане, он счел это реакцией организма на хорошее вино. Но как-то это было неправильно, что ли. Не так, как обычно. И странное ощущение, как будто наблюдаешь за происходящим со стороны, хотя сам являешься участником... А еще – и это, пожалуй, было главным – он почувствовал присутствие чего-то. Или кого-то, чьей-то воли. Это не было похоже на приказ и беспрекословное его выполнение. Нет. Его просто отодвинули в сторону, вывели на несколько секунд из игры, оставив роль зрителя. Осторожная, ласковая, но сильная рука вынула его сознание и пока он находился где-то рядом, кто-то решал, казалось бы, ничтожный, абсолютно ничего не значащий вопрос, но решал-таки без его, Кравцова, желания.
– Понятно, – сказал он вслух.
Такое уже было с ним. Много лет назад.
Он вспомнил кабинет следователя. Вспомнил разбитые губы, привкус крови и боль в сломанном носу. Боль во всех внутренностях. Били его долго и со знанием дела. С убийцами не церемонились ни тогда, ни сейчас. А все улики были против него. Его видели выходящим из квартиры убитого. Правда, после него там побывал еще один посетитель, но тот был обычный лох, с обычной биографией то ли инженера, то ли учителя.
Кравцов, тогда еще не Цезарь, а просто Вова-Кравец, молодой урка, уже отмотавший срок за разбойное нападение, знал, что того лоха тоже держат, и тоже прессуют по полной. Так, на всякий случай. Но все равно будут дожимать его, Кравцова. Менты не сомневались, что удавил телефонным проводом антиквара именно Вова-Кравец, а не этот инженер, родственник убитого.
Конечно, знал это и сам Кравец. И не испытывал ни раскаяния, ни жалости к убитому. Только на зону снова очень не хотелось. Нет, он не боялся нового срока. Примут его там как своего, да и братва не оставит – пошлют маляву, как положено. Дело было в другом. Слишком уж жирный кусок достался ему в этот раз. Бабки в рублях и в валюте. Можно просто тратить, не боясь, что засыпешься при продаже каких-нибудь других ценностей. Ну, и брюлики. Целая жменя блестящих дорогущих камешков в маленьком мешочке. Их он спрятал отдельно. Да и бабки в хорошем схроне находятся, ментам вовек не сыскать. Только вот мотать "пятнашку", зная, что где-то лежит куш, которым не успел воспользоваться...
Следак этот, Фролов, сегодня какой-то злой и ненормальный. Видно, торопится быстрее скинуть дело. Менты–суки били просто как звери. Раньше только по почкам, чтобы не оставлять следов, а сегодня и лицо все раскромсали, и нос набок своротили. Сучары! Ну, пусть хоть забьют, колоться он не станет. Не убили бы только. При всей его крепости и силе, неделя побоев и голода сделали свое дело. Интересно, сколько он еще выдержит, прежде чем трясущейся рукой из последних сил подпишет признание, меняя свободу на возможность выпить воды? А могут и убить. Это сейчас запросто.
Фролов смотрит прямо в глаза. Взгляд холодный, как у змеи.
– Кравцов, знаешь, мне тебя жалко. Расколем тебя все равно. Дело за временем. Только сам подумай, что лучше – зону топтать крепким и здоровым или калекой, который и полсрока не протянет? А срок у тебя будет. Это я тебе точно говорю.
Свет в глаза, боль в голове, боль внутри, безысходность и злоба на всех. На ментов, на себя, на жида этого мертвого – отдал бы сразу бабки, и сам бы легче умер, и Кравец бы на лестнице с этой девчонкой с догом не столкнулся. А дожара как конь здоровый, бросился на него да за руку цапнул. Девка еще извинялась. Запомнила. Все, мочи нет больше. Сделает он этому Фролову сейчас чистосердечное признание и все. Господи, дай силы договорить, да еще и не сболтнуть метлой уставшей лишнего ничего!
Машинально потер чудом не сломанными пальцами руку со своей "счастливой мастью". Масть была не воровская. Урки таких наколок не делали. Память о первом сроке. Сделал ее старый сиделец по кличке Поляк. Вроде и взаправду поляк настоящий, но по-русски шпрехал, как родной. Чуть-чуть акцент только у него был. Масти всем в камере делал любые. Рисовал, как бог. Да только такую наколку одному Кравцову и сделал. Бред какой-то нес насчет особой силы этой масти. Удачу, мол, приносить будет, пока советуешься с ней. Узор Кравцову понравился. Красивый рисунок – пересекающиеся спиральные нити, образующие воронку. Но главное – узор был живой, он как бы затягивал в себя. Маленький водоворот, оживавший при малейшем движении руки. Поляк сказал, что это – Глаз Мира. Носящий его получает силу и помощь высших сил.
В это Вова-Кравец, конечно, не верил. Просто масть была не как у всех. Уже будучи на другой зоне, он показал узор тамошнему мастеру наколок – пожилому цыгану. Цыган сказал: "Советую вывести. Это – Тила. Знак силы. Но это – не твоя сила. Оставишь – будешь его рабом, если уже не стал, пойдешь поперек его воли – потеряешь все". Больше на эту тему цыган не распространялся, сколько не приставал к нему молодой урка с расспросами.
Упрямый сиделец масть не вывел. Решил для себя – пусть это будет его личный знак, его талисман. Под волосами, покрывающими руку, Тила был еле виден и о его существовании мало кто знал. Даже в особых приметах уголовника Кравцова Владимира Петровича по кличке Вова-Кравец он не был отмечен. Просмотрели его менты слепые.
И сейчас, собираясь с силами, избитый и готовый идти в "сознанку" убийца потер свою счастливую масть, всматриваясь в бледно-голубой живой водоворот, не принесший ему ни счастья, ни даже удачи, и опять моля Господа о помощи. Хотя какой может быть бог у убийцы? Не хочет помогать ему ни Бог, ни Тила. Ну, все, пора. Кравец открыл рот:
– Пиши, начальник.
– Ну, вот и отлично, – Фролов положил перед собой незаполненный протокол допроса.
И тут силы почти оставили Кравцова. Он почувствовал головокружение, качнулся на стуле, а перед глазами поплыли спиральные круги, похожие на Тилу. "Сейчас вырублюсь", – подумал он.
Он вдруг стал видеть себя со стороны, словно глаза вынули из его головы и поместили рядом. И уши, наверное, тоже. Потому что он увидел, как сидящий рядом Вова-Кравец сказал хриплым голосом:
– А что, начальник, знаешь, сколько денег я взял в этот раз?
– А вот сейчас ты все и расскажешь. И как убивал, и сколько взял, и куда спрятал.
– Убери бумагу, начальник. Скажу тебе, а не бумажке этой. А там сам решай, писать или нет. От того, посадишь ты меня или не посадишь, в жизни пруха у тебя не пойдет. И не прибавится ничего. Даже звание новое не дадут. И мамаша твоя, что лежит в больнице сейчас, не поправится. Сколько там загадали тебе за операцию? Три? Пять штук?
Глаза следака медленно полезли на лоб, а сидящий перед ним продолжал:
– Так вот, если я выйду в ближайший месяц, а не через пятнадцать лет, то и операцию маме сделают, и сам сможешь уволиться. Получишь пятьдесят штук.
– Сколько?
– Пятьдесят тысяч рублей. Сейчас, сам видишь, какое время. Бабки есть – можешь все. Откроешь кооператив, пошлешь к черту свою ментовку. Дочка, опять-таки, в медицинский поступит.
– Откуда знаешь? – Фролов не мог справиться с волнением. – Про мать и дочку откуда знаешь?!
– Неважно. Я тебе дело говорю, начальник. Лох этот, которого вы взяли, все равно сознается скоро. Если ты не будешь его переубеждать, дам адресок схрона. Сходишь туда, заберешь первые двадцать пять тысяч. Когда меня выпустят – получишь еще двадцать пять. Посадишь меня – ничего не получишь....
Фролов молчал, но писать протокол уже не торопился. И тот Кравец, который наблюдал все это со стороны, понял – мент готов ссучиться.
– Видишь, начальник. Я играю в открытую. Мне садиться нельзя, а тебе с моего мяса пользы никакой не будет. Время подумать еще есть. И еще, начальник, жрать я очень хочу, и курить тоже. Ты уж распорядись, если надумаешь.
На столе следователя внезапно зазвонил телефон, и этот пронзительный звук швырнул сознание Кравцова обратно в его тело. Он снова почувствовал боль и голод. Фролов взял трубку. Он был похож на куклу, которой кукловод двигает руки, и она может даже открывать рот, но выражение лица у нее при этом не меняется. С таким же застывшим лицом Фролов положил трубку и, глядя куда-то поверх головы Кравцова, произнес:
– Науменко хочет сделать чистосердечное признание...
"Все, лох спекся. Сделали его таки менты", – подумал Кравцов, но говорить уже ничего не мог. Он опять был сам в своей телесной оболочке, этот избитый обессилевший убийца. А тот, кто пять секунд назад говорил от его имени со следователем, исчез без следа. "Наверное, я брежу, – подумал Вова, – не мог я так торговаться со следаком. Наверное, башку отбили мне, суки, вот и глючит меня". Он уже не мог понять, действительно ли предлагал следаку отступные или это просто галлюцинация, вызванная голодом и побоями.
Фролов, снова сняв трубку, произнес:
– Арестованного Науменко – ко мне.
Потом взглянул на Кравцова:
– Вызову тебя позже.
Уже через полчаса ему принесли в карцер жрачку и сигареты. Что будет потом, он уже знал...
– Тила... – прошептал Цезарь, глядя в ночь.
Второй раз в жизни Тила вмешивался (или вмешивалась) в его жизнь. Тот, первый раз, предопределил его судьбу на двадцать лет вперед, превратив из уголовника и убийцы Вовы-Кравца в преуспевающего Кравцова Владимира Петровича, в Цезаря. Что же произойдет теперь? В памяти всплыл старый цыган. "Тила – это знак силы. Не твоей. Чужой. Оставишь, будешь ее рабом. Пойдешь вопреки воли – потеряешь все".
Цезарь закатал рукав рубашки, раздвинул волосы на левой руке, между запястьем и локтем. Спираль была бледной, еле заметной.
Он задумался. Потом пошел в ванную, взял с полки бритву и сбрил волосы со знака.
И увидел водоворот.
Слегка напряг мышцы... Тила ожил. Спираль начала вращаться, словно сама по себе, вглядываясь в него своим центром, втягивая внутрь его волю и замещая своей спокойной и холодной силой... Где-то на полпути он начал понимать. Собрав остатки своей воли, отвел взгляд и выплыл из водоворота.
Он не успел постичь все замыслы Тилы. Он даже не хотел узнать их до конца. Ведь главное было понятно. Он – раб, пешка, ничто для этой силы. Все его планы по поводу Меера и "Исполнителя желаний" – не его планы. Его используют так же, как он использует наивного доктора.
Но ведь сейчас он смог вырваться. Ему хватило сил выплыть из водоворота! Значит власть этой чертовой спирали, этого паука – не безгранична! И он, Цезарь, сможет эту власть свергнуть. Сможет. Это просто. Даже очень. И хватит ждать, когда Меер закончит свои эксперименты! Все это чепуха. Надо запускать установку в производство, прямо сейчас, не тянуть. Тила – на его стороне, Тила поможет...
Он включил переговорное устройство и нажал кнопку вызова.
– Слушаю, Владимир Петрович. У вас все в порядке? – раздался голос начальника охраны.
– Да, Антон. Все нормально. Найди мне хорошего специалиста по пластике.
– По чему?
– Мне нужен отличный пластический хирург. Вместе с инструментами. Тебе все понятно?
– Понял, Владимир Петрович. Сделаю. Еще будут распоряжения?
– Нет. Спокойной ночи. Можешь вернуть охрану на свои места.
Цезарь выкурил еще одну сигарету и щелчком запустил окурок в темноту.
– Что ж, шрамы украшают мужчин. Даже если они аккуратные и находятся на руке. Не правда ли, господин Тила?
* * *
После работы Чирков отправился к Мееру. Доктор вчера, видимо, набрался меньше него и выглядел получше, но вел себя как-то скованно.
– Начну знакомить вас с предстоящим экспериментом, – сказал он. – Не возражаете против кофе?
Толик не возражал, и когда кофе был готов, доктор приступил:
– Итак, мы решили начать с музыки... Весь объем имеющейся у меня информации рассчитан на четыре часа. Мы могли бы попробовать записать всю информацию сразу, но тут возникает проблема, которую я считаю главной во всем эксперименте. Мы не можем предугадать, как отреагирует на это ваш мозг, а следом и весь организм в целом. Поэтому лучше будет разделить обучение на четыре этапа – по часу каждый, с перерывами. Если после первого этапа в вашем самочувствии не будет никаких нарушений, то после перерыва вы получите следующую порцию информации. И так – четыре раза. Если же что-то будет неладно, то мы сократим длительность следующих этапов и увеличим перерывы, возможно, до суток, а то и двух, чтобы вы могли отдохнуть. Я не знаю, в какой форме вы будете это воспринимать. Тут вам придется самому корректировать все действия, ведь нам не видно будет, что вы видите и чувствуете. Можете дать волю своей фантазии, но не заходите слишком далеко от реальности. Если возникнут проблемы, воспользуйтесь аварийным выключателем.
Их беседа продолжалась долго. Конечно, говорил больше Меер, а Толику оставалось только слушать и запоминать. Иногда он спрашивал, что означает тот или другой термин, но в основном все было ясно. Под конец доктор дал ему указания три дня отдыхать. Ни в коем случае никаких стрессов. Спать – не меньше десяти часов в сутки. Обильное питание, прогулки и так далее. А потом – эксперимент.
...Марины дома не оказалось.
Появилась она только в начале первого. На вопрос: "Где была?" – ответила спокойно: "У Нади. Не только же тебе шляться допоздна". Подруга Надя жила черт-те где, на окраине, у нее не было телефона. Да и будь у нее телефон, все равно Толик не стал бы проверять – ведь он сам всегда был против контроля со стороны Марины...
Утром он встал с твердым намерением выполнить указание доктора насчет отдыха. Позвонил на работу и сообщил директору, что приболел и до конца недели его не будет – Меер обещал, что больничный лист ему сделает.
Марина отправилась по магазинам, а шоппингом она могла заниматься до самого вечера. "Тем лучше, – подумал Чирков. – Не будет мешать". Он позавтракал и улегся на диване перед телевизором, щелкая пультом в поисках программы поинтереснее, но так и не найдя ничего, задремал.
Разбудил его звонок телефона.
– Алло, мне нужен Анатолий, – голос принадлежал какой-то молодой женщине, почти девочке, и показался ему знакомым.
– Это я.
– Слушайте меня внимательно, а говорить будете после. Это Кристина. Та, что позавчера в "Пальмире". Надеюсь, помните?
– Конечно... Но где вы взяли мой...
– Все расскажу потом. Анатолий, мне нужно срочно с вами встретиться. Прямо сейчас. Это очень важно для нас обоих. Для вас особенно. Машина у вас на ходу?
– Да...
– На перекрестке Красноярской и Станиславского есть магазинчик "Эдем". Встаньте возле него, я к вам подойду.
– Хорошо, сейчас буду, – сказал заинтригованный и встревоженный Толик.
Без пяти двенадцать Чирков подкатил в условленное место и, припарковавшись, стал ждать. Зачем он понадобился этой смазливой девице, судя по всему – содержанке Кравцова? Что ей от него надо? Хочет подцепить? Гм... Кристина красива, даже очень. При любых других обстоятельствах он не отказался бы от такого лакомого кусочка. Но Кравцов, несомненно, не из тех мужчин, которые могут проглотить такую обиду. Раздавит как клопа... Толик передернулся, вспомнив каменные рожи телохранителей Кравцова. Да, но она все же очень хороша...
– Привет, – Кристина сразу же села в машину и закрыла дверь. – Поехали быстрей отсюда. За город. Давай, на окружную!
Чирков отъехал от "Эдема". Если бы он догадывался, что ему предстоит узнать...
Сначала он просто не мог поверить Кристине, но она продолжала выкладывать подробности, и вся ужасающая картина вырисовалась в его сознании.
Правда состояла в том, что как только Меер передаст секреты "Исполнителя" в руки людей Цезаря, он станет лишним и будет уничтожен. Как и другие нежелательные лица, знающие об установке. Об этом Кристина узнала, подслушав разговор хозяина с его людьми. Цезарь почему-то решил не дожидаться проведения эксперимента и готов запустить установку в серию. Оставались считанные дни, а потом – конец...
Что же касается причины, побудившей Кристину все рассказать, то здесь помогла случайность. Все началось позавчера в "Пальмире". Кристина, как и всякая женщина в ее положении, ревниво оберегала если и не свое достоинство, то, по крайней мере, свою "кормушку". Поэтому, увидев, как стремительно развивается интерес Цезаря к жене Толика, она насторожилась. И на следующий день проследила за ним и выяснила, что тот встретился с Мариной. По изменившемуся отношению хозяина Кристина поняла, что теряет свои позиции. Наконец, сегодня он прямо ей сказал, что она ему надоела и выставил за дверь.
Этого она простить уже не могла ни ему, ни сопернице. И потому, наплевав на все последствия, решилась на это крайнее средство, чтобы хоть как-то отплатить за нанесенную обиду. Нет, она не играла в благородство и оскорбленную невинность. Это была обычная месть разъяренной женщины.
Выложив все это, она посоветовала Чиркову поставить в известность доктора Меера. Может быть, они успеют что-то изменить и спасти себя, а заодно – насолить Кравцову.
Перед тем как ехать к доктору, ошеломленный Толик завернул в кафе и там, за чашкой двойного кофе, обдумал ситуацию.
Нет, ему не было обидно, что Марина его предала. Он знал, что иллюзия спокойной семейной жизни рано или поздно должна закончиться. Его чувства к жене давно остыли. А еще – Марина упорно не хотела иметь ребенка, предпочитая жить для себя... Ему тяжело было сделать первый шаг на пути к разрыву. А теперь это сделала она, облегчив тем самым его решение.
Но сейчас Чиркова больше тревожило то, какая роль была уготована Мееру и ему во всем этом спектакле...
Меер был занят какими-то своими расчетами, когда Толик буквально ворвался к нему в кабинет. Доктор лишь кивнул, подняв взгляд от бумаг, и показал на кресло: подожди, мол, я скоро освобожусь. Но ждать Толик не стал. Смахнув бумаги Меера на пол, он схватил доктора за руку и потащил на улицу. Разговаривать можно было только там, так как кабинет, вероятно, прослушивался.
Они молча прошли по улице метров сто, и только потом Чирков заговорил... Торопясь, то и дело повторяясь, изложил все, что знал. Он думал, доктор будет ошарашен и испуган, и заранее готовился взять на себя роль лидера, как более сильный духом.
Но Меер не удивился. И Анатолий, возвращаясь домой, уже твердо знал: того что было, не вернуть. Спокойная жизнь закончилась, и что теперь его ждет, знает только Бог.
Марины еще не было. "Оно и к лучшему, – подумал Анатолий. – Избежим долгих и ненужных разговоров, на них сейчас и времени-то нет". Он начал собирать вещи. Сваливая в огромную сумку свои костюмы, диски, документы и разную мелочевку, которая была, может, и не самым необходимым, но памятным для него, Чирков прокручивал в голове разговор с Меером.
Тут было над чем подумать. Меер сам уже обо всем догадывался и, по его словам, принял меры, чтобы обезопасить эксперимент и "Исполнитель желаний". Правда, Толику он боялся говорить об этом. Тот мог принять сторону сильного, а сильным, в данной ситуации, был Кравцов. Но, раз уж так произошло, то теперь он позаботится и о Чиркове.
План доктора состоял в следующем. Серийное производство "Исполнителя" было обречено на неудачу, поскольку ученый внес искусственные погрешности в разработку основных узлов. Максимум, что могло произойти с пользователем такой машины, это крепкий сон на какое-то время. Сновидениями и всем прочим машина уже не обеспечивала. Настоящие чертежи Меер хранил в тайнике, местонахождение которого не сообщил даже Анатолию – так было надежнее. Сам эксперимент фарсом не был. "Исполнитель желаний" было настоящим, настоящей была программа обучения и все остальное, и Меер очень надеялся на результаты, которые рассчитывал скрыть от Цезаря. Кравцову он просто скажет, что произошла неудача, где-то он ошибся и так далее. А потом они с Анатолием скроются. Билеты на самолет уже лежали у доктора в кармане. Осядут где-нибудь в тихом городке и начнут собственное небольшое производство "Исполнителя желаний". Оригинальную же машину, с которой все и началось, придется уничтожить. Меер не сомневался в том, что Цезарь установил наблюдение за его особняком, и вывезти оттуда ничего не удастся. Эту часть плана доктор разрабатывал особенно тщательно – нельзя было допустить, чтобы изобретение попало в чужие руки, да еще в такие хваткие. Для этого под крышкой стола в своем кабинете Меер установил тумблер. Если повернуть его, то "Исполнитель желаний" превратится в заплавленную смесь металла и пластмассы, а через некоторое время сработает часовой механизм и особняк взорвется.
Толик был настолько взволнован, что всю ночь не мог уснуть. Ночевал он у Олега. Тот гостеприимно предоставил свою квартиру, так как жил у какой-то очередной "киски", квартира которой ему нравилась больше. Когда Олег уходил, оставляя Анатолия, тому очень хотелось рассказать другу все. Поделиться с ним, спросить совета. И попрощаться, очень может быть – навсегда. Желание это было таким сильным, что, казалось, какой-то голос внутри просто вопит об этом. Но другой голос запрещал ему открывать рот. Олег ничего не должен знать. Так будет всем спокойнее и безопаснее. Поэтому Толик попрощался с другом, как обычно. Ну, быть может, чуть сильнее пожал руку.
Погода испортилась, всю ночь моросил дождь. Он не прекратился и когда за окном забрезжил серый рассвет, и когда не выспавшийся и задерганный Чирков шел от подъезда к машине. Возле особняка Меера его волнение усилилось настолько, что на погоду он перестал обращать внимание. И если бы сейчас начался Всемирный потоп, Толик бы его, наверное, и не заметил.
В приемной было пусто – рабочий день еще не начался и Дина, наверное, спала безмятежным сном. Анатолий направился к кабинету Меера.
Встретивший его доктор выглядел еще более уставшим и потрепанным, чем сам Чирков. Видно было, что Меер тоже не спал всю ночь.
Закончив расчеты, он удовлетворенно хмыкнул и сложил кипу листов в дипломат.
– Ну-с, Анатолий, пожалуй, пора начинать. Вижу, у вас была бессонная ночь, и я бы предложил отложить эксперимент, но... – он потер переносицу. – Понимаете, у меня плохое предчувствие. Такое впечатление – не знаю, откуда оно и взялось, – что откладывать нельзя, иначе вообще ничего не выйдет.
– О’кей, доктор. Тянуть не будем и начнем немедленно. – Толик хотел показать свое спокойствие, но в конце фразы голос его чуть дрогнул. – Надеюсь, все уже готово?
– Да, осталось одно. – Меер виновато улыбнулся и достал из стола бутылочку коньяка и стаканчик. – Простите, что пью один. Вам, к сожалению, нежелательно.
Он налил, выпил залпом, глубоко выдохнул – видимо, это заменяло закуску, – и, поборов соблазн выпить еще, закрутил крышку бутылочки и спрятал обратно в стол.
– Вот теперь – пора.
И они с Анатолием поспешили в аппаратную.
– Я буду контролировать процесс на пульте в своем кабинете, – сказал доктор. – Волноваться вам не о чем. Главное – контролируйте "окружающий вас мир" и постарайтесь не менять воображаемый источник информации. Лучший вариант, как я вам уже говорил, – это радио. А может, придумаете что-нибудь другое, решать вам.
Он подошел к Анатолию, который уже лежал, опутанный проводами, неумело перекрестил его и положил в изголовье маленькую икону, какую можно купить в любой церкви. И когда тихо загудел "Исполнитель желаний", трансформированный теперь уже и в "обучатель", лицо Иисуса с иконки возникло в памяти Анатолия и исчезло в наступившей тьме.
Уже через пять минут после начала эксперимента бутылочка коньяка опустела и Меер, сидящий в кабинете перед пультом, опрокинул себе в рот остатки обжигающей жидкости из стакана и закурил, что объяснялось лишь волнением. Коньяк и никотин постепенно успокоили его.
Он снова взглянул на часы – до конца сеанса оставалось совсем немного. Пока все шло хорошо. Чирков не проявлял беспокойства и ученый надеялся на успешный или хотя бы безвредный исход эксперимента. Он достал из ящика еще одну бутылочку. Потом, поколебавшись, спрятал ее обратно. В этот момент дверь распахнулась, и один за другим в кабинет вошли вооруженные люди. Семь человек. Восьмым был Цезарь. Он что-то тихо сказал оставшимся в коридоре и закрыл за собой дверь.
– Кого ты собирался надуть, Меер? – он говорил спокойно, но с металлической твердостью в голосе. – Ты что – думал, я не буду проверять надежность твоей работы и не обнаружу, что ты собирался запустить в серию туфту? Ладно, на этом закончим! Коля, цепляй его, – бросил он одному из мордоворотов, – и чтобы через полчаса его не было.
Боевик, стоявший у дверей, направился к Мееру. Его отделяло от доктора не более десяти шагов. Пока он преодолевал их, Меер лихорадочно решал, что же ему делать? Он все равно не жилец, это ясно. Но вот Анатолий...
Семь шагов... шесть... пять... – это было невыносимо. У него оставались в запасе секунды, чтобы решиться. Четыре... три...
Когда боевику Цезаря оставалось два шага, доктор молниеносно сунул руку под стол и нащупал переключатель. Подняв глаза, он увидел поднимающееся к его лицу автоматное дуло с бездонным отверстием. Там, в глубине, затаилась смерть. Он видел все происходящее как в замедленной съемке. Вот палец лег на курок, начал напрягаться.
Меер почувствовал, что его пальцы на тумблере тоже машинально напрягаются. Это было похоже на дуэль. Кто быстрее. Вот только он, при любом раскладе, будет мертвым... Он слышал, как щелкнул переключатель. Сейчас перестанет существовать гениальное изобретение – "Исполнитель желаний", а потом, через несколько минут, особняк взлетит на воздух.
В последний момент доктору мучительно захотелось перекреститься, но когда он вынимал руку из-под стола, черный провал перед его лицом полыхнул огнем. Рука застыла в воздухе, словно готовясь совершить крестное знамение, направилась ко лбу, откуда следует его начинать, но замерла в изумлении, не обнаружив лба на положенном месте. Автоматной очередью в упор голову доктора снесло напрочь...
– Придурок! – заорал Кравцов. – Ты что наделал! Надо же было увезти его отсюда! Мне только стрельбы здесь не хватало! Идиоты чертовы!!!
– Я думал, он за пистолетом полез...
– Да он никогда и в руках его не держал! Ладно, убирай отсюда эту падаль. Остальные – за мной. Там еще двое.
* * *
Как только загудел аппарат Меера, Толик постарался максимально сосредоточить мысли в нужном направлении. "Программа" у него уже была готова. Для начала надо выбрать место. Ему почему-то хотелось, чтобы это были горы. Примерно такие, как Кавказ в районе Темирхан-Шуры. Сочетание скал, осыпей и пологих вершин, покрытых лесом. И речка, не очень большая, но достаточно мощная. Как же она называлась? Он помнил только вторую часть названия – Койсу. Койсу – значит река.
Он начал мысленно воспроизводить это место. Сначала вокруг была абсолютная тьма. Потом мрак стал редеть, но прежде чем увидеть очертания, он услышал звуки. Рядом шумела река. Он сразу вспомнил этот шум, ведь в детстве каждое лето бывал в горах. Горные речки не похожи на равнинные, где слышны лишь шелест тростника, кваканье лягушек да всплески рыбы. В горных же реках вода плещет тысячами маленьких и больших бурунов. Причем, у каждого свой тон. Такая река несет множество мелких и больших камней, и все они перекатываются по другим камням на дне, сталкиваются друг с другом, создавая многообразие звуков и оттенков. Звуки меняются каждую долю секунды, и ни один из них не повторяется больше, так как не бывает в природе двух одинаковых камней или песчинок. Теперь эти звуки нарастали и становились отчетливее. Потом к ним примешался негромкий шум ветра в листве. Где-то тенькнула птица, потом еще одна...
Прямо перед ним высилась небольшая скала. Река огибала ее, крутясь водоворотами. По ту сторону реки вздымалась гора, поросшая лесом. Ближе к вершине лес редел, обнажая желтые плеши каменных осыпей.
"А погода? – подумал Чирков. – Сейчас должно быть лето, август, часов семь-восемь утра, ясное солнечное небо и довольно тепло".
Выглянувшее из-за горы розовое солнце подтвердило его мысли и уже полностью осветило пейзаж. Анатолий стоял на огромном замшелом валуне возле самого берега. Ниже по течению река заметно расширялась и делилась на несколько рукавов. То тут, то там за широкими галечными косами, обрамленными зарослями ежевики, кизила и плюща, виднелись небольшие озера. Речная долина уходила за безлесную гору, а еще дальше цепочка гор сливалась в почти однородную темную полосу.
От реки тянуло влажной прохладой, но легкий утренний ветерок был теплым. Анатолий достал из кармана куртки маленький радиоприемник и, надев миниатюрные наушники, начал вращать верньер. Он решил не искать слишком долго, а остановиться на первой попавшейся волне. Когда в наушниках зазвучала какая-то легкая, но очень мелодичная музыка, он прибавил громкость, и все остальные звуки исчезли.
Чирков еще раз огляделся, прикидывая, куда направиться. Озерца выглядели очень привлекательно, но его вдруг потянуло в противоположную сторону – вверх по течению, туда, где долина сужалась и деревья по берегам становились гуще. Склоняясь к воде, они образовывали небольшой зеленый туннель. Анатолий осторожно начал спускаться с валуна, там, где его край уходил в реку. Поверхность камня была скользкой, нога поехала, сдирая мох, и Чирков, помахав, как птица, руками, полетел в воду. Он не услышал всплеска, поскольку медленная инструменталка, совершенно неподходящая в такой ситуации, забивала все остальные звуки. Ему повезло – река в этом месте была неглубокой, и Анатолий, побарахтавшись в холодной воде, выбрался на берег. Тут он обнаружил, что хотя наушники и приемник унесло потоком, музыка продолжает звучать. Теперь она органично сплелась с шумом бегущей воды, перестуком камешков и пением птиц.
Чем больше Чирков прислушивался, тем больше звуков различал. Весь окружающий мир, казалось, вибрировал на разные тона. Анатолий был зачарован и забыл о том, что две минуты назад побывал в ледяной воде, и теперь стоит абсолютно мокрый.
Музыка постепенно менялась. Все меньше и меньше инструментов он мог узнать. Это были уже не скрипки, а завывание ветра и скрип деревьев. Вместо барабанов, тарелочек и колокольчиков стучали камешки на дне реки, капала роса с листьев и слышался шум далеких горных осыпей и еще более далеких дождей. Гитарные струны превратились в ветви, на которые садились птицы. Больше не было ничего искусственного, осталась только природа, только само естество. И даже стук его сердца исполнял свою партию в этой сложной симфонии жизни, как бы задавая всему ритм. Его ритм.
Он зашагал по берегу к зеленому туннелю, не раздумывая и не выбирая дороги. Ноги сами несли его к цели, легко перенося тело с камня на камень и перешагивая через множество ручейков-клавесинов, бежавших в реку.
Вот он вступил под сень деревьев и ощутил приятную прохладу туннеля. Берега здесь были сплошь покрыты густым зеленым мхом, и даже быстрая вода уже не звучала бубенцами и молоточками, а мягко шелестела, как будто звучащую струну накрыли бархатом. Река впереди делала крутой поворот, скрывая нечто новое...
* * *
Их было девять, этих древних старцев-отшельников, хранителей Поющей долины, как они сами называли это место. Храм был основан здесь двадцать семь лет назад. Именно тогда Элон стал Элоном. Восемь других отшельников тоже отказались от мирских имен, чтобы посвятить остаток жизни великой цели – прикоснуться к Источнику. На это ушли все их огромные состояния, самое маленькое из которых составляло семьдесят пять миллионов долларов, и почти треть жизни. Все они в прошлом были одними из самых богатых людей планеты, и все так или иначе были связаны с миром музыки. Известные музыканты, певцы, композиторы – кумиры миллионов, – они добровольно отказались от всех благ цивилизации. Это произошло во многом благодаря дару убеждения, которым обладал Элон, а также неуемной жажде познания мира звуков, которыми, как думали все, эти люди повелевали. Сами же они считали себя лишь слугами звуков. За каких-нибудь полтора года было построено величественное здание, а затем посторонних удалили. Все остальное они делали сами. Неделю назад были завершены все работы. Когда все будет закончено – их не станет, как не станет и самого Храма звуков в долине. Тридцать тонн взрывчатки не оставят и следа от грандиозной постройки и величайшей машины современности, которая позволяет избранным заглянуть за грань мира, а затем уничтожит их самих.
Анатолий вышел к Храму вечером того же дня. Старцы приняли его немного настороженно, но вежливо. Впрочем, он не мог представлять для них угрозы. О том, что делалось в Храме на самом деле, не знал никто, кроме них – девяти посвященных. Весь остальной мир считал, что в этом Храме нашли себе прибежище девять умалишенных миллионеров, сотворивших какого-то своего бога и этому богу служащих. Никаких особых ценностей в Храме вроде бы не было, а его удаленность делала присутствие там чужих крайне редким.
Его пригласили к ужину, занимали беседой, во время которой прочли его будущее. После этого он пошел отдыхать в предложенную ему комнату, а Старцы посовещались. Он не был нужен им, хотя и никакого вреда от его участия в их миссии быть не могло. Они видели это. Многое знали эти старики, ожидающие своей Великой смерти, и, по их мнению, Анатолий был обречен. Поэтому никто из избранных не возражал, когда Элон предложил захватить с собой и гостя.
Утром Анатолия ждал сюрприз. Хотя он и ожидал подобного, но не думал, что это произойдет так скоро. Предложение он принял легко, лишь попросил ознакомить его с теорией и принципом работы их машины. Старцы рассказали ему об этом, не забыв упомянуть о причинах, по которым полученные знания нельзя обнародовать.
"Есть сила, жаждущая овладеть этим знанием. И если она его получит, то не будет пределов ее власти ни в реальном мире, ни в других. Там, в вашем мире, могущество ее растет с каждым днем. Очень скоро ты не сможешь сопротивляться ее влиянию.
С другой стороны – чем больше людей служат ей в мире физическом, тем больше ее мощь здесь. И скоро мы уже будем не в силах ее сдержать. А когда Великая Тайна станет ее достоянием, это будет означать гибель и физического мира, каким ты его знаешь, и мира нашего.
Уничтожив наши знания здесь, мы, если и не закроем к ним доступ насовсем, то, по крайней мере, несколько отсрочим это событие. А за это время что-нибудь, может быть, и изменится".
После этого вступления Старцы начали просвещать своего ученика. Он узнал многое о природе звуковых колебаний, о том, как можно генерировать природные звуки, об ультра– и инфразвуке, о том как они воспринимаются человеком и другими живыми существами. И еще о так называемых звуковых природных кодах.
Именно на теории звуковых кодов и строился весь эксперимент, задуманный этими людьми. А машина, на создание которой ушло двадцать пять лет, должна была ответить на вопрос: соответствует ли теория звуковых кодов возникновению и эволюции жизни на Земле. Машина была сложнейшим устройством, способным считывать с атомов вещества и с генетической памяти живых организмов историю мира, воспроизведенную в звуках. Так они смогут услышать, каким был Мир в Начале Времен, и как он стал таким, каков сейчас.
Анатолий стоял неподалеку от бассейна – действующей площадки Великой Машины. Бассейн заполняла темно-фиолетовая густая жидкость, по которой пробегала легкая рябь. Сквозь сильный гул работающих за стеной механизмов голос Элона был еле различим:
– Ты уже понял – для того, чтобы музыка воздействовала на умы, а точнее, на чувства людей, в ней должен существовать определенный набор звуков различной силы и продолжительности – своего рода звуковой код, который открывает в человеке возможность ощущать то или иное чувство и настроение. У каждого индивидуума – свои музыкальные пристрастия, каждому нравятся разные стили. И та мелодия, которая бодрит одних, других успокаивает или оставляет равнодушными.
Но существуют определенные звуковые коды, общие для всех. Эти коды воздействуют непосредственно на подсознание человека, которое, хоть и прикрыто одеждой из условностей: законы, мораль, традиции, этикет и другие устои жизни общества, но осталось неизменным с момента возникновения Homo Sapiens как вида. А может, и еще раньше.
На уровне подсознания срабатывают основные инстинкты: самосохранения – чувства страха, голода, жажды, холода; продолжения рода – то, что люди называют любовью, сексом, страстью; инстинкт агрессии, который является следствием инстинкта самосохранения. И любопытство, которое во все времена было движущей силой развития человека, и прогресса вообще.
Если правильно подобрать код к этим главным струнам души, то можно заставить испытывать любое из переживаний человека, абсолютно на это не настроенного. Например, если звуковой код передает мозгу сигнал: "я хочу есть", то даже у сытно пообедавшего возникает непреодолимое чувство голода. Если мозг получает информацию: "ты охвачен пламенем", то человек, плавающий в холодном бассейне, почувствует, как его кожа лопается от жара и на ней появятся ожоги.
Сила правильно подобранного звукового кода очень велика. Можно внушить что угодно и кому угодно. Как только звуковая вибрация затронет нужные участки мозга, организм тут же откликнется на это воздействие привычной реакцией, заложенной в нем природой. Звук может вызвать инфаркт или разрыв печени, а может стать причиной сильнейшего полового возбуждения или наркотического опьянения, когда сам организм начнет вырабатывать в гигантских дозах эндорфины или адреналин. Он может одинаково заставить и одного человека, и огромную толпу убивать и жечь или умильно смотреть на звезды и вдохновлять на творчество.
Воины многих племен перед сражением с врагами слушали соответствующую музыку и, исполняя ритуальный танец, впадали в неописуемую ярость. Они становились живыми машинами, несущими смерть – так велика была их жажда убивать, вызванная искусной музыкой шамана.
А группа "Дорз", на концертах которой фанаты буквально сходили с ума? Слушая их музыку, люди плакали, бились в экстазе, безумно начинали заниматься сексом. А легенда о Гаммельнском Крысолове, который с помощью волшебной дудочки увел всех детей города в якобы сказочную страну?
Музыка покоряла умы и сердца, города и целые континенты, хотя все известные до сих пор хиты, заставляющие миллионы рождаться и умирать вместе с ними, содержат лишь малую часть звукового кода. И никто до сих пор не создал даже десятой части хотя бы одного из многих возможных великих сочетаний звуков. А фрагменты никогда не окажут того эффекта, который может произвести полный набор звукового кода. Полностью воссозданный звуковой код парализует волю и подчиняет себе любого.
Только боги древности могли создавать такую музыку. Орфей, который звуками кифары сзывал к себе животных и птиц, заставлял плясать деревья и камни и воскрешал мертвых, был, возможно, одним из немногих, кому удалось создать значительный фрагмент звукового кода добра, жизни и умиротворения, когда чувствуешь себя в безопасности и наслаждаешься покоем, льющимся на тебя в звуках музыки.
У некоторых народов приговоренного к смерти доводили до безумия и заставляли совершить самоубийство, используя определенную музыку. А если подобрать звуковой код к сердечному ритму, то можно остановить сердце или погрузить человека в транс или сон, из которого он уже не выйдет. Или заставить его испытывать галлюцинации, которые приведут к разрыву сердца. Можно с помощью все тех же звуковых кодов лечить многие заболевания, даже те, которые не поддаются традиционным методам лечения. Звуки – это жизнь, звуки – это смерть. Звуки – это все, что нас окружает и что движет нашим миром.
Даже лишенные слуха могут почувствовать звуковые колебания, которые проникают внутрь независимо от нашего желания. Звуки – это мы сами, и в каждом из нас заложена информация о любом из тысяч звуковых кодов. Вот только найти в себе и прочитать эту информацию почти невозможно, по крайней мере, обычному человеку.
Мы долгие годы готовились к заключительному этапу нашей жизни. Мы постигнем Источник. Узнаем тайны звуковых кодов. Но это будет последнее, что мы узнаем в жизни, потому что тот, кто прикоснулся к тайне вибрации, не сможет вести дальше жизнь обычного человека. Вибрации будут переполнять его. Любое действие, любое движение в природе будет обрушивать на него огромные потоки информации. Он будет больше чем ясновидящий, больше чем великий. Но простому смертному нельзя быть богом. Это бремя не для слабой души человеческой. Поэтому мы и должны исчезнуть. Это будут знания ради знаний. Наша вершина, за которой ничего нет... Прикосновение на один миг к Истине стоит многих тысяч жизней. Прикоснувшийся к Источнику познает великое благо и великое горе. Это будет Вечность, собранная в краткий миг озарения. Огромный и бесконечный мир, заключенный в крошечном атоме. Познавший это – познает все. Даже больше чем все.
И если ты готов совершить этот шаг, то твой единственный шанс – присоединиться к нам. Времени осталось очень мало. И у тебя – тоже. Или выберешь Великие знания и Великую смерть, или просто умрешь. Там, откуда ты пришел, дни твои уже сочтены и смерть уже отбросила на тебя свою тень. Так выбирай же!
Старцы испытующе смотрели на Анатолия. А жидкость в бассейне начала вибрировать сильнее, выбрасывая из середины красивые, но страшные фиолетовые языки. Почему-то он даже не усомнился в словах Верховного Старца. Как будто и сам чувствовал, что в его мире, мире реальном, ему действительно уготована страшная участь. И какая разница, умрет он там, на Земле, или здесь, в виртуальном мире – итог все равно один. Умрет тело – умрет и разум, умрет разум – погибнет и опустошенное тело. И разве это, действительно, не вершина всей жизни – познать Источник всего и потом – растаять здесь, для того чтобы остаться там, в Источнике, навсегда?
Он поднял глаза на Элона. Верховный старец улыбался. Улыбались и восемь других Избранных. Одними глазами. Они уже знали его ответ, и ему незачем было что-то говорить.
Фиолетовые волны стали намного выше, но в то же время замедлили свое движение, как будто двигались в невесомости. Элон повернулся и подошел к краю бассейна. За ним последовали и его товарищи, все в одинаковых фиолетово-серых плащах. Анатолий медленно направился в ту же сторону. Он видел, как в центре Священного бассейна растет новая темно-фиолетовая гора. Вот она уже дошла до верхушек колонн, вот – мягко коснулась купола, потом так же мягко выдавила и понесла на себе тяжелый каменный свод.
Верховный вплотную подошел к фиолетовой маслянистой громаде. В последний раз оглянулся и окинул взглядом товарищей, идущих за ним в Вечность. Глаза его светились счастьем. Великим счастьем человека, достойно завершавшего свой жизненный путь. Затем он посмотрел на Анатолия и жестом пригласил следовать за ними. И сделал решительный шаг вперед, в фиолетовую волну.
Она поглотила его сразу. Вот и второй Старец растворился в маслянистых сумерках волны, которая, казалось, замерла и перестала расти, хотя сказать с точностью Толик уже не мог, настолько она была огромной. Затем – третий, четвертый... И вот уже исчезла спина последнего, а темная маслянистая поверхность оказалась совсем рядом с Анатолием, и он ощутил легкое тепло, исходящее изнутри. Глубина манила и затягивала его, обещая Истину и Успокоение.
И он послушно последовал зову Вечности. Темно–фиолетовый космос принял его в объятия и сомкнулся за его спиной.
|
