Глава 7
Умэ листала слайды с работами великих мастеров сюрреализма, заинтересовывая студентов пробуждающими фактами, чтобы не засыпали и не создавали, так пугающую ее, гробовую тишину.
„Чтобы материал усвоился, аудитория должна жить, должна дышать одной целью, одной идеей, но плыть в разных стилях”, - отвечала Умэ на наш вопрос «Как прошла лекция?». Умэ одна их немногого числа лекторов, которые любили свой предмет и в то же время умели заразить этой любовью других. Как мне кажется, это самое главное в подобной деятельности.
До конца лекции оставалось еще несколько минут, но никто даже и не собирался уходить, что приятно удивило Умэ. Она всегда была непоколебимой сторонницей своего дела и не понимала людей, которые могут уснуть на лекции или же им может быть неинтересно искусство. «Искусство придает нашей жизни вкус. Я чувствую, как эта сладкая-кислая-горькая-острая пища попадает в желудок реальности, где с четкой дозировкой несется по венам насыщая все органы»,- говорила Умэ, при этом поглаживая горло.

(Я часто затрагивал тему об искусстве, так как был недостаточно осведомлен. Я чувствовал, что не понимаю того, о чем говорит Умэ. А от ее рассказов, мне тоже захотелось попробовать этого лакомства. Ну, знаете, бывает так со многими. Бывает повезет и тебе достается такой собеседник – гурман во всех направлениях жизни и ты становишься до такой степени голодным, что не будешь есть что попало, а будешь переборчев как никогда. Тебе хочется эксклюзивной сытости, тебе хочется пробуждения из мира простых вещей.
- Это же искусство, Марис! Как ты можешь не видеть его во всем том, что попадает в поле твоего зрения и рамки твоей фантазии!
- В поле моего зрения часто и дерьмо попадает. Что же тогда мне делать с этим искусством?
- Если дерьмо часть инсталяции, то ничего с ним делать не нужно, - рассмеялась Умэ. А если серьезно, то тебе нужно смотреть выше, Марис! Смотреть намного выше! Чем выше поднимаешь поле зрения, тем больше начинаешь видеть, а когда начинаешь видеть, тогда тебе не придется ждать подтверждений искусство это или нет.
- Вот так все просто. Вот так все слажено у тебя Умэ. Кто ты? Откуда ты? В какой реальности ты видишь свои сны!
- Смешной ты, Марис! – улыбаясь и немного смущаясь, отвечала Умэ. Я научу тебя, вот увидишь, только не отставай, не останавливайся, даже если будет надобность в виде жизни или смерти. Так ведь во всем, Марис, - продолжала Умэ. Когда ты идешь - планета вертится, а ты ее необходимая шестерня. Только ты важен в этом механизме. И не важно, что тебе скажут другие, какие мысли выразят на то или иное явление. Только тогда, когда твое созерцание произрастает, и становится стеблем прозрения, все что ты когда-то любил, становится невыносимо примитивным, но с другой стороны твое сознание придает этой примитивности другую форму, которая становится для тебя идеальной - пусть с погрешностями для других взглядов. Понимаешь, Марис?
– Все детали твоей жизни слетаются на шабаш в лунную ночь и касаются всеми линиями твоего разума, они будто опыляют твою сущность, благословляют на следующий шаг. Кому-то конечно суждено навсегда остаться незрячим и думать, что все любимое становится невыносимо примитивным, эти люди не переходят черту, они будто остаются возле открытой двери с уверенностью в том, что она закрыта или ее не существует вовсе. А немногие переходят на уровень, где все приобретает смысл, где можно найти ответы и задавать новые вопросы снова и снова. Такая вот идеально неидеальная бесконечность.

Со стороны можно было подумать, что я влюблен в Умэ до безумства и если бы мне кто-то сказал об этом, я бы не стал отрицать этого, но и объяснять что за любовь я испытаваю, тоже не стал бы. Умэ была мне сестрой, идиалом женщины - но знаете тем идеалом, с которым никогда не может быть интимных отношений. Мы могли часами сидеть на пирсе и разговаривать о том, что нас волнует.
Мне нравилось говорить Умэ, что я чего-то не понимаю. Почему? Потому что мне нравилось, как она преображается в такие моменты - садится в удобную позу и с детским выражением лица начинает свою повесть.
Я с Кавору иногда приходил слушать ее лекции, но она не догадывалась о нашем таинстве, по крайней мере мы так думали.

Мне иногда приходил в голову вопрос о том, что же такое связывает Умэ и Кавору. Нет, конечно любовь и прочие чувства, но это все не то. Еще между ними было что-то такое, чему я не мог найти определения. Я только сравнивал это с драконом спящим на облаке. И мое сравнение может асоциироваться с силой и нежностью, но все равно это было не то секретное определение, которое делает их еще более особенными вместе.

После лекции Умэ не спешила домой зная, что Кавору, как минимум часа три будет на деловой встрече. Устроив все свои дела в точное время, как было записано в блокноте, оставалось еще немного свободного времени.
Свободное время никогда не приводило Умэ в тупик, она всегда знала, чем себя занять. Да и в большинстве случаев, многие обстоятельства приходились на это самое свободное время. К примеру, кого – то заменить на лекции или же провести экскурсию. Поэтому и в этот раз скучать не пришлось. К коллеги по университету (чудоковатому и всегда с разноцветным галстуком и в разных кедах профессору) позвонили из больницы сообщить, что его жена рожает и что ему неплохо было бы приехать, так как без его присутствия жена отказывается рожать. Сгорая от волнения Гарри (так звали профессора) начал собирать в портфель все что попадало под руку, он даже пытался сложить и взять с собой карту мира из преподавательской. Умэ подошла к нему, взяла за плечи и попросила дышать глубже, чтобы успокоиться.
- Ты должен успокоиться здесь, Гарри! Таким ты своей жене сейчас не нужен, она сама до смерти испугана тем, что с ней происходит и мучается от боли. Так что приди в себя и как можно скорее.
Гарри кивал головой и восстанавливал дыхание.
- Ты…., - не успел произнести Гарри.
- Я проведу лекцию не переживай об этом.
Гарри вытащил папку с материалами из портфеля и с благодарностью вручил их Умэ.
К вечеру раздался звонок и обычно счастливый Гарри, был еще более счастливым от того, что у него родилась дочь. Умэ удивил этот поворот событий, но не настолько чтобы сомневаться, что такое вообще бывает. Зачастую все ее знакомые мужчины хотели, чтобы первенцами были мальчики.

Как интересно переплетаются события в нашей жизни. Здесь ты покупаешь яблоко в лавке за углом, а в другой момент ты видишь человека, который тебе безумно нравится, а через какое-то время ты лежишь с этим человеком в одной постели, у вас общие дети и ты вспоминаешь о том, о чем думал, когда увидел его в первый раз, рассказываешь что делал в тот момент и до того момента. И потом со страхом понимаешь, а что если бы я не захотел этого яблока или купил бы его в другой лавке? Что если бы в тот момент проехал грузовик, тем самым спрятав этого человека для меня навсегда? Страшно то как, ведь мне же безумно хорошо с ним.

Посмотрев на часы – лекция по истории искусства подошла к концу. Умэ поблагодарила всех за внимание, объявила тему, которая будет рассмотрена на следующей неделе с профессором Заковским (то есть с Гарри) и аккуратно сложила свои записи и эскизы в большой кожаный портфель. После дождалась пока последняя пара студентов выйдет из аудитории и тогда вышла за ними при этом задержавшись на мгновение у двери. Умэ любила наблюдать, как свет с задних рядов постепенно гас приближаясь к ней. Словно волна, которая никогда не вернется в море. Не совсем удачное сравнение и даже, как-то грустно получилось. Но в этом есть что-то хорошее. Возвращаться, даже в свою привычную стихию, не всегда идет на пользу.
Выйдя в коридор, университетские стены были все еще наполнены шумом (так это было для меня), но для Умэ это была музыка, предположим, что одна из сонет Баха.
На обед осталось полчаса и нужно было еще просмотреть материал к следующей лекции. В кафе напротив университета всегда был свободен ее любимый столик. Менеджер кафе тайно (как ему казалось) влюбленный в Умэ, зная о ее привычке обедать всегда в одно и то же время без опозданий, оставлял на нем табличку с резервацией. Умэ никогда не замечала этой таблички, или делала вид что не замечает. Может ей нравилось думать что это приятное стечение обстоятельств повторяется постоянно и уже взяло за привычку повторяться. Умэ заняла свой привычный столик на площадке, расположенной на крыше с множеством разнообразных кактусов и вьющихся растений, которые в некоторых частях кафе разползались по полу и тянулись вверх по стене.
Умэ развернула пакет с обедом. Официантка (щуплая девушка с незабываемой внешностью) принесла заказанный монинад с лавандовым вкусом и незаметно для Умэ ушла.
В этом кафе всегда была живая музыка. Пианино на летней площадке умолкало только на несколько минут, когда пианист делал себе перерыв. Сегодня была современная музыка и Умэ понравилась одна мелодия, которую она долго пела себе под нос, когда оставалась одна. Пианисты преимущественно были студентами и играла там бесплатно, тем самым завлекая посетителей на свои сольные или групповые концерты, которые проводли по вечерам в каких-то клубах.
Музыка, которая нам кого-то или что-то напоминает заставляет нас мечтать, немного приверать в своих мечтах или варьировать так как мы уже не сможем поступить выводя различные исходы будто акрилом.
Умэ всегда мечтала за обедом. Видели бы вы ее мечты. Это просто загляденье, скажу я вам. Я даже не осмелюсь пересказывать их, потому что могу что-то испортить.
Она размышляла и творила в своей голове и это было все то невообразимое, что я старался понять всматриваясь все дальше того, что выводила кисть на полотне, что находится дальше слоев краски, дальше разнообразной палитры и запахов.
«Как ни странно, но именно за обедом возникали задумки лучших моих творений, - говорила Умэ расставляя художественные принадлежности по феншуй, хотя была закоренелой буддисткой».
Для Умэ, как и любого другого человека искусства, была важна энергия, ее чистота и замысел; ей был важен воздух которым она дышит в момент первого взмаха кистью и чистота выдоха, когда она заканчивала писать картину; космическое сияние ее разума от бескрайне пылающего логоса.
«Чтобы создавать что-то по-истине божественное, ты должен научиться дышать как Будда. Ты должен подняться на вершину необходимой высоты и с нее же упасть, чтобы почувствовать насколько всемогущ воздух и эфирно-лучезарен. Ты должен упасть и подняться снова, чтобы выпить божественного вина и созерцать в бесконечную синюю даль сидя с Буддой плечо к плечу», - говорила Умэ в прямом эфире радио «Гелиос», где у нее была своя получасовая передача о превосходстве искусства и его пороках.
Умэ медленно допивала свой монинад и доедала фруктовый салат – она была вегетарианкой сколько ее помню.
Мне часто приходилось бывать в ее мыслях и переноситься с ней в то место, где они впервые встретились с Кавору.
„Возле заледеневшего моря, в одинокой бухте, сидел точно такой же одинокий парень в яхте с опущенными парусами и пытался открыть банку консервы, чтобы в полном одиночестве съесть свой завтрак.
И эта картина была прямиком из того времени, когда Кавору принимал решение быть отшельником. Эти времена я называл «консерва», так как его заказы из магазина ограничивались консервными банками. А еще это было время полного молчания, отказа от общения с внешним миром. Я его понимал, а что мне еще оставалось делать? Нужен был парню покой! Кто его знает, может и мне когда-то придется просить о таком?!
Умэ появлялась в этой беспроглядной и холодной тьме, озаренная лучами палящего солнца. Она приходила туда постоянно в одно и то же время к этой самой одинокой бухте. Она ни разу не заметила там Кавору. Это было как в ситуации с грузовиком, который закрывал своим железным телом Кавору. Одного дня этот грузовик не загородил Кавору и у Умэ появилось объяснение тому, что она делала столько времени и делала это систематически. Она приходила смотреть на парня с консервной банкой в руках, но просто не могла его увидеть. Конечно, Умэ видела море, чаек, судна идущие то на на север, то на восток попадая под полнечные дорожки. Но это было только декорацией.
После этого, Умэ страшно влекло туда снова и снова, и в мыслях уже не было моря и чаек, суден идущих точно по координатам, только парень с консервной банкой в руке и его безмерная грусть на лице, которая делала его исключительно прекрасным.
Умэ приходила на пирс и украдкой смотрела на Кавору, и не находила повода обратиться к нему. Не находила смелости нарушить его покой. Проявление смутного времени и депрессивного состояния у всех происходит по-разному: Умэ нужна была компания, чтобы смотреть на море, глотать ледяной ветер вперемешку с горячим глинтвейном, а Кавору, как он думал тогда, нужна была полная изоляция. Но, как оказалось он глубоко ошибался. Умэ нужна была не просто компания, не просто кто нибудь, ей нужен был именно он, Кавору. А Кавору, в свою очередь, нужна была именно она, Умэ.
Умэ, как оказалось, была личной изоляцией Кавору от внешнего мира, которой он смог наслаждаться до конца своих дней.
В очередное утро, Умэ пришла на деревянный пирс с огромным теплым пледом, глинтвейном в термосе емкостью два литра и двумя большими кружками, согревающими внутренний мир уже своим норвежским орнаментом и формой. Разложив все свои «снасти», Умэ присела на плед параллельно сидящему Кавору на зеленой холодной скамейке, одиноко качающейся яхты на кисельных волнах. Час спустя, когда Умэ наливала себе очередную порцию глинтвейна, два одиноких волчьих взгляда встретились смотрев друг на друга растапливая минуты тоски и одинокого странствия. В их встрече было что-то чрезвычайно волшебное и в то же время обыденное. Одинокая девушка увидев парня, влюбилась, но не решалась подойти и вот наконец он заметил ее и они полюбили друг друга на всю свою жизнь, - безынтересным голосом скажете вы. Но вы заблуждаетесь! Очень заблуждаетесь.
Их встреча, может показаться глупостью, без особой изюминки, заурядной - в дикий мороз сидеть на море обжигая лицо ветром, в одиночестве пить глинтвейн и есть далеко не вкусные консервы. Но для них, это было полное познание любви, которая пришла в момент полного отсутствия комфорта, сытости, теплоты, романтических встреч и пробуждений в теплой постели. Они как две половины затерявшейся звезды – воссоединились. И вновь засияли на небосводе.
«Когда я обнимала тех, кого мне казалось, любила, я закрывала глаза в объятиях, при поцелуе, во время секса, но я видела другого человека. Я тогда еще не понимала, что вижу тебя, что вижу тебя в каждом лице моих спутников жизни. Я тогда не понимала, что вижу тебя - моего удивительного незнакомца, - говорила Умэ допивая глинтвейн в объятиях Кавору». В этот день, их странным встречам на одиноком пирсе, в одинокой бухте исполнился месяц.
Они могли разговаривать обо всем на свете: о бывших любовях, о неудачах и позорных жизненных ситуациях. Ни одного из них не смущали казусы происходящие в их жизни, не расстраивали шрамы. Они восхищались каждой погрешностью любимых ими тел. До сих пор, каждый год, одно утро посвящалось ледяному ветру, глинтвейну, пирсу с которого была видна их сияющая звезда, уже давно не одинокой бухте и морской мелодии, которая звучала в ритме твиста не оставляя равнодушными их ботинки, которые танцевали параллельно друг другу.
И они больше не представляли существования друг без друга, и они даже не представляли насколько сильно будут нуждаться друг в друге, если вдруг случится расставание. Когда что-то возьмет и пойдет не так и раздерет их на пополам, сделав снова затерявшимися половинами той звезды, которая так ярко светит сейчас).

Умэ закончила с обедом и полетом над океаном мечты. Она закрыла ноутбук с презентацией о импрессионизме - в сегодняшней лекции акцент делался на работы Эдгара Дега, а именно на анализ картины „Голубые танцовщицы”. По мнению Умэ голубой цвет на полотнах Дега был чрезвычайно особенным и изысканным. „Больше не потерплю обмана в цветовой гамме”, - говорила Умэ. Это было одно из выражений, которые я не до конца понимал. Но мне нравилось, как это звучит.
Работы импрессионистов для Умэ были одним из любимых детищ искусства, которое между всего прочего и заявило о сотворение того, что мы называем искусством.
Умэ еще несколько минут просидела за столиком рассматривая татуировку в виде черепахи на своем чрезвычайно утонченном запястье и что-то поняла в тот момент. Наверное это было то, что она давно хотела понять, но озарение пришло только в эту самую минуту, затаив дыхание между лопаток. Может быть было что-то другое в ее голове, но я узнать не смог.
„Уходя, ты закрываешь дверь к которой не сможешь вернуться. А если случится так, что возможность все-таки будет, то поверь, тебе откроет абсолютно чужой человек”, - мне вспомнились слова Умэ и я тогда понял, что значит затаить дыхание между лопаток.
После обеда солнечный день начинал разлаживаться и дождливые тучи, как троянский конь ворвались в город еще не успевший насладиться солнцем после вчерашнего ливня.
«Как же кстати пасмуриться. А я люблю дождь», - сказала Умэ пробарабанив пальцами по столу собираясь уходить.