Глава 25
Но вот как-то Аза пришла к нам…
Ее невозможно было узнать, только глаза, два черных больших бриллианта, все еще сверкали, все еще светились. Меня не было - она дождалась. Подходить к ней и расспрашивать о чем-либо никто не осмелился. Она, говорят, сидела в моем кресле и покорно меня ждала, как ждут дождь или свет. Говорили, так можно ждать у Бога прощения - молча, покорно, смиренно. И дождаться. Я пришел, но никто мне даже не улыбнулся навстречу.
- Что случилось? – спросил я у первого попавшегося.
Юра даже не подал мне руки, лишь кивнул в ее сторону. Я посмотрел в угол комнаты, где находился мой стол, но ее не узнал. С тем же вопросом я обратился к Нате. Она только пожала плечами. Ко мне подошел Шут:
- Аза, – сказал он одно только слово и тоже посмотрел в ее сторону.
- Что-то с ребенком? – спросил я.
Шут смотрел в сторону и, казалось, не слышал меня. Ушков просто сбежал, а Валерочка, нахально пялясь на меня сквозь стекла очков, только улыбался, растягивая редкие усики на верхней губе и демонстрируя невыразимо желтые крепкие большие, как у коня, зубы. Я старался найти хоть чьи-нибудь глаза. Молчание и ни одного встречного взгляда. Мне ничего не оставалось, как направиться прямо к ней. Я не знал, что ей скажу, какое слово приветствия выберу. Мне нужно было видеть хотя бы ее глаза.
- Привет, – сказал я и присел напротив.
Она даже не сняла платок, сидела в каком-то мешковатом старом задрипанном пальто, скрестив ноги и откинувшись на спинку моего кресла. У меня мелькнула мысль, что как только она уйдет, я тут же выброшу это кресло. Прежде я никогда к ней так не относился. Она только смотрела на меня и молчала. Я тоже ждал. Спрашивать: как дела, как живешь, что тебя к нам привело, не имело никакого смысла. Я это видел: жилось ей плохо, вполне вероятно, что чересчур плохо. Полумрак, царивший вокруг нас, еще больше утверждал меня в этой мысли.
- Я долго не решалась, – наконец произнесла она, повернула голову в сторону сбившихся в кучку ребят и, притишив голос так, чтобы никто кроме нас ее не мог слышать, добавила, – но мне сейчас очень плохо...
Теперь она смотрела только на меня, и даже в этом полумраке мне удалось разглядеть на ее запавших щеках бегающие желваки. И тотчас я увидел, как у нее увлажнились глаза. Так мы и сидели еще целую минуту или две, или три, целую вечность. Я не бросился вытирать ее слезы, целовать глаза, утешать ее… Я не упал перед ней на колени… Это был бы взрыв. Я это чувствовал и сидел перед ней по-прежнему, не снимая куртки, собрав пальцы в замок, глядя ей в глаза, но не видя ее. Конечно же, и у меня на щеках бугрились желваки взволнованности, конечно же, и мои пальцы стали похрустывать, когда я попытался усилием воли разрушить замок. Ни одна слезинка не упала из ее глаз, слезы просто высохли. Так долго мы молчали. Потом она сказала:
- Рест, мне нужны деньги, много…
Теперь ее голос был тих и спокоен, она бросала короткие фразы-условия нашего тайного договора, и через две-три минуты я уже знал, что каждое слово, которое она произносила, требовало действия и не терпело отказа. Я просто хорошо знал нашу Азу. С глазами, выжженными бессонницей, она теперь твердо знала, зачем пришла: долг платежом красен. Долг? Конечно! Я признавал: мой долг перед нею был огромен, чудовищен, невосполним!
Как только я это понял, я тотчас перебил ее:
- Сколько?
Она назвала сумму. Я выдержал ее взгляд и сказал только:
- Зачем тебе столько?
Она не ответила, только смотрела на свои пальцы, собранные в твердые кулаки. Только теперь я почувствовал запах, этот запах полного отчаяния, запах ямы, пропасти, дна.
- Хорошо, – сказал я, – я найду.
Аза прекрасно понимала, что суммы, которую она назвала, я не мог себе даже представить. Я никогда бы не сосчитал таких денег. Я смотрел на нее с ужасом, который граничил с отчаянием. Но я сказал «да», которое сделало меня в тот момент свободным.
- Я приду через месяц, – сказала она, встала и ушла.
Это был первый настоящий великий шантаж в моей жизни, обратная сторона той медали, которая, нам казалось, будет весело и звучно сверкать на каждой нашей груди. Через месяц она позвонила, я просил подождать неделю. К тому времени мы уже были близки к поставленной цели. У нас не было выхода, и мы взяли банк.
- Взяли банк?!.
Лена в восторге!
- Ничего лучшего мы не могли придумать. Втроем с Юрой и Шутом мы сделали классический подкоп.
Лена не верит:
- Ты шутишь!..
- До сих пор не могу поверить, как это нам удалось. История, достойная пера Дюма. Не могу поверить и тому, как мы на это решились! Шут, по своему обыкновению, пошутил, и Юра сказал: «А что?! Чем мы хуже других?!!».
Об этом теперь можно написать детектив и снять фильм. С утра до ночи каждый день мы, как кроты, рыли землю. Полтора месяца. Шут проявил себя настоящим героем, а Юра, наш тихоня, умница и мечтатель-скрипач, поразил нас своей находчивостью и изобретательностью.
- Юра, - предупреждал я его, - будь осторожен, ты же видишь, как хитроумно защищены все доступы…
- Вижу, - обрывал меня Юра, поправляя очки, - я же не слепой.
Чего он только не напридумал, чтобы нам удалось проникнуть в здание банка! И потом замести следы. Усилия по отключению сигнализации не стоили выеденного яйца, а сейфы с купюрами раскрылись перед нами, как по мановению волшебной палочки.
Я был ошеломлен происходящим, я до сих пор не могу взять в толк, как до смешного легко нам удалось осуществить задуманное. Мы набили рублями мешки и сумки… А что оставалось? Аза бы никогда не оставила нас в покое. Я не знал тогда никакого Вита.
- Кто такой Вит? – спрашивает Лена.
- Вит – человек–доллар! Это наш Абрамович, Гусинский и Березовский вместе взятые.
- Что же Аза?
- Когда она позвонила, мы как раз набивали пачками ее сумку.
Лена удивлена!
- И она вам поверила?
- Говорили, что за эти деньги она с сыном уехала из страны. Нам хотелось бы хоть одним глазом посмотреть на нашего малыша, но мы не стали просить ее об этом. Вот такая история…
- Да уж, история… Особенно с банком!.. Вы и в самом деле взяли банк? Вы рыли землю?.. Сегодня не так-то просто...
Лена просто поражена!
- Мы рыли!.. Мы рыли!..
Видимо, в моем рассказе было не все так правдоподобно, как я пытался это представить. Все было гораздо проще.
- Ничего мы не рыли, не было никакого подкопа, и Юре не надо было исхитряться и мудрствовать с отключением сигнализации. Ты же понимаешь, что сегодня взять банк невероятно сложно. Это целая технология, если хочешь – искусство! Это только в кино... Да. Мы сделали проще. Юра быстренько излечил своими серебряными и золотыми китайскими иглами (как раз набирала силу китайская медицина) от неизлечимой болезни директора банка, и тот в знак благодарности рассказал ему за бутылкой коньяка, как бы в шутку, все, так сказать, тонкие места в работе инкассатора. Вот мы и накрыли его в одном из таких мест. Никто не пострадал. Денег хватило не только, чтобы рассчитаться с Азой, но и чтобы щедро вознаградить и директора, и следователя. Все были довольны. Инкассатора даже повысили в должности.
Мое «рассчитаться с Азой», конечно, резало слух, но я не хотел оправдываться и молчал.
- Зачем же ты мне все это рассказывал… Ну, про рытье и…
Лена не понимает: зачем же рассказывать то, чего не было?
- Так…
Этим «Так...» я прервал целый каскад ее вопросов, которые разглядел в любопытных глазах.
- Так, – сказал я еще раз, чтобы поставить жирную точку.
С тех пор и Юля часто ловила меня на всяких придумках. А мне нравилось ее удивлять, эпатировать, восхищать: я не мог себе отказать в удовольствии видеть блеск ее дивных глаз и слышать короткий, похожий на маленький взрыв, восторженный выкрик: «Правда!?.».
То, что я придумывал, не всегда было правдой.
А совсем недавно заметил: когда я рассказываю Лене о Юле, она не может оторвать от меня любопытных глаз.
- А что, – неожиданно предлагаю я Лене, – что если нам с тобой вместе поужинать?
- С радостью, – восклицает она, – с тобой – с радостью!..
Вечером мы сидим в тихом кафе, Лена рассказывает о своей работе, я узнаю...
Да, она вдруг рассказывает о себе - не все же время слушать меня - я слушаю, я даже перестаю жевать, внимая ее рассказу, я узнаю: ее родина – Сибирь!.. Там прошло ее детство, там остались родители, там она впервые... Она рассказывает о пятидесятиградусных морозах, по которым скучает-скучает...
- Здесь же никогда не бывает зимы, представляешь?
Я представляю ее в ворсистой до пят жаркой шубе, в унтах, в песцовой шапке на голове...
На лыжах!..
Щеки горят, а глаза – сияют!..
- Мы ходили в тайгу на медведя, ага, да! Да-да, на медведя, с ружьем и рогатиной... С дедом и его друзьями.
У нее до сих пор горят щеки!
- Да нет, – говорит она, – в какой шубе?! На лыжах в шубе далеко не уйдешь. В телогрейке! Нет-нет, совсем не холодно – жарко! Шапка в сосульках, да-да!..
Я слушаю! Как интересно: Лена – с ружьем наперевес!
- Да ты ешь, ешь, – говорю я, чтобы она, жестикулируя руками, не опрокинула фужер с вином.
Она не слышит:
- ...и я стрельнула, раз, второй... Нет, не попала... Никто не попал, – радуется она, – медведь ушел, это была медведиха, и я, знаешь, радовалась, что никто не попал. Даже не ранили – крови на снегу не было. А сперва, конечно, была расстроена.
- Почему?
- Что промазала! Только потом обрадовалась. Дед тогда укорял: зачем вспугнула?!
Каждый вечер я узнаю что-нибудь новое... Слушаю, слушаю... Лена мне нравится, нравится…
- Ты слышишь меня, – спрашивает она, - расскажи, как это было?
- Что? Что «это»?
- Как ты познакомился с Тиной?
Хох!.. Как!.. Как это было… Это было…
Глава 26
Долгое время мы ходили как пришибленные.
А после того, как взяли банк, как-то ожили, развернули плечи, расшутились… Мы снова почувствовали почву под ногами – нас не так-то просто загнать в тупик!
- Какой банк? Вы же…
- Да! Не брали мы никакого банка. Но идея, идея сделать подкоп и взять всё-таки банк была прекрасна! Мы загорелись!..
- Слушайте, – восторгался Шут, – мы провернём такое дельце! Все сдохнут от зависти! Да идет козе под хвост вся эта наука!
Юра молчал. Ушков заметил нашу сдержанность, но виду не подавал: проживу и без вас. Он давно уже жил без нас.
- Ну, так что, – приставал Шут, – когда мы оставались втроем, – берем или не берем? Твой ход, Рест.
Мы по-прежнему играли в шахматы, никакой работы не было, равно как и новых научных идей.
- Шах!
Я не успевал защищаться.
- Шах!
Я отбивался как мог!
- Тебе мат, Рест!..
Да, так и было, это был мат, край. Настоящий цугцванг. Я ведь прекрасно осознавал, что с каждым днем мне все трудней будет удерживать их в подвале. Энтузиазм, с которым мы начинали, истощился и выдохся, заботы быта одолели всех, а вера в меня, в идею, которой я их кормил каждый день, теперь едва теплилась в их душах.
Поговаривали, что и Ушков, и Валерочка уже где-то трутся в верхах в поисках тепленьких местечек.
Дни стремительно проходили… Казалось, еще вчера деревья были зелеными и вот они уже золотые. Осень в тот год ворвалась в нашу жизнь стеной мощных холодных дождей. С крыш текло, капало, булькало, все куда-то спешило. В наши души прокралась лень, мы готовились к зимней спячке. Даже Архипов махнул на нас рукой. Наступил период растерянности перед будущим. Работать в подвале мы уже не могли, а другого помещения нам пока не светило. К тому же у каждого накопилась масса неотложных дел. Вдруг влюбилась в какого-то волейболиста Инна, Ната увлеклась английским и плаванием, а Шут ударился в подработки (он называл это «малый бизнес»), так и не уговорив нас взять банк.
А у Юры украли скрипку! Это был шок: у нас никогда ничего не пропадало! Ни часов, ни колечек, ни рубля, ни копейки. Вдруг исчезла скрипка! Это тоже был знак. В тебе возникает странное чувство растерянности и недоумения, когда взгляд упирается в непривычную пустоту на том месте, где ты привык видеть предмет всеобщего обожания – Юрину скрипку. Она принадлежала всем нам, она была нашим достоянием и талисманом, если хочешь – брэндом. И реликвией, да, не меньше.
- Юра, - успокаивал я его, - найдется твоя скрипка. Ты же видишь, что все, чем мы жили, катится козе под хвост. Пройдет черная полоса и мы снова…
- Вижу, не слепой, - оборвал меня Юра.
Стас уехал в Голландию, а Васька Тамаров - в Сибирь, разводить, кажется, кроликов. Или пчёл…
Пропала и Аня…
Мне нужно ненадолго уехать, сказала она, и пропала надолго.
Только Ушков не мог ничего не делать. Он писал научные статьи и клепал уже докторскую. Его не интересовали никакие перспективы, кроме своей собственной. Не давая себе отдыха и не уставая, он резал на микротоме залитые в эпоксидную смолу кусочки тканей, аккуратно укладывал их на латунные сеточки и совал в дупло электронного микроскопа. Затем, не отрываясь, смотрел в бинокуляр на межклеточные контакты и сиял, находя в них подтверждение своим умозаключениям. Глядя на него со стороны, казалось, что он был гармоничным продолжением этого блестящего куска железа, напоминающего то ли маленькую ракету, то ли огромный фаллос. Когда он работал, к нему было не простучаться.
- Слав?..
- Извини, ты же видишь…
Он произносил это, не меняя позы и не отрывая глаз от экрана.
Только пальцы его, как клешни перевернутого рака, лихорадочно шевелились, вращая винты регуляции фокуса в поисках той картинки на серо-зеленом экране, которую он хотел видеть.
Иногда мы ненадолго встречались, но, не найдя темы для разговора, разбегались в разные стороны. Снова катастрофически не хватало денег!
Оставалось одно: брать банк. Шут просто сидел на голове с этой идеей. Но как, как его возьмёшь?! Ты смеешься, но тогда было не до смеха. Спас пожар!
- Пожар?!.
Лена удивлена: разве пожар может спасти?
- Сам Бог так решил. Он примчался на помощь по моей просьбе, когда отчаяние стало несносным. Я молился, я умолял, Он услышал. Я понимал: это то испытание, которое я сам для себя придумал. И Бог поспешил мне на помощь. Я просил, я молил и молился. И Он дал мне то, что я смог унести – пепелище пожара. Бог ведь не по силам не дает. Много лет спустя Тина объяснила мне этот феномен.
- Какой феномен? – спрашивает Лена.
- Как Бог слышит каждого, кто нуждается в его помощи.
- Как? Расскажи!..
Хо! Хорошенькое дело – расскажи!.. Я до сих пор не могу найти слов, чтобы об этом рассказывать. Если бы Тина… Она ведь…
- Не сейчас, - обещаю я, - как-нибудь…
А однажды пришла в голову неплохая светлая мысль: не бросить ли все к чертям собачьим?!!
Я колебался.
- И, понимаешь, мне так хотелось…
- Понимаю, – произносит Лена, – я тебя прекрасно понимаю. К сожалению, я уже должна бежать…
- Конечно-конечно, – говорю я, – пока-пока…
А мне так хотелось, чтобы она меня слушала и слушала…
Как Бога… Я бы смог рассказать такое…
Глава 27
Это была суббота, раннее лето…
С самого утра небо затянулось грозовыми тучами, потом пришла настоящая буря. Стало темно, как в преисподней, по всему городу (как потом оказалось) прошел буран. Затем дала себя знать небесная артиллерия: небо озарялось мощными вспышками и грохало так, что хотелось забиться в дальний угол под стол. Наконец хлынул дождь, лило как из ведра… Полчаса – и все кончилось. Мы как раз сидели на Севастопольской и, как только стихла гроза, тут же высыпали на улицу, радуясь бурлящим потокам воды, веселому щебету птиц и, конечно, бесконечно щедрому чистому солнцу. Это радовало. На этот день не было никаких планов, собрались, как всегда в выходной, по привычке, нас тянуло сюда, кофе, чай, шахматы, потом часа два в спортивном зале, наконец, сауна, пиво… Выходной как выходной. Жизнь казалась раем. Еще месяц тому назад мы засиживались до ночи и по выходным, а в тот день даже не все собрались, многие сюда уже вообще не ходили. Тем не менее, набралось человек девять-десять, кофе, опять же чай, шахматы… Даже Ушков появился к полудню. Он сидел за столом и менял лопнувшую струну на ракетке для игры в бадминтон.
Телефонный звонок никого не встревожил.
- Рест, тебя, – сказала Ната, – подавая мне трубку.
- Всем привет, – залетела Соня Ераськина.
- Да, – сказал я и стал слушать.
- Ой, – щебетала Соня, – я вся мокрая, представляете!..
Я прикрыл левое ухо ладонью и прижал посильнее к правому трубку.
- Да, – сказал я еще раз.
- Мы горим.
Я узнал голос Шута.
- Еще как! – сказал я.
Мы часто шутили.
- Рест, – сказал он очень спокойно, – мы сгорели…
Я его не понимал.
- Ты приедешь? – спросил я.
Он звонил из нашего, так сказать, филиала – полузаброшенного здания, где нам удалось организовать небольшой экспериментально-испытательный полигон.
- У нас здесь пожар, – сказал он еще раз.
- Рест, ты слышал, – Ната вырывала у меня трубку из рук, – ты слышал: Сонька беременна!
- Дай, – сказал я и посмотрел на Нату так, что она отступила. Я приложил трубку к уху, все еще теряясь в догадках.
- Рест, ты слышишь меня, – сказал Шут, – я не шучу, приезжай. Это какой-то…
Он не договорил. Мы молчали. Шут любил подшутить, мы к этому давно привыкли, но сейчас я верил тому, что он говорил: «мы горим!» Только этого не доставало! Большего удара я не мог себе и представить. И куда уж больше?! Мы и так прогорели по всем статьям. Неужели в самом деле пожар?! Я убью Шута, если он и на этот раз меня разыграл, решил я. Первая мысль была, конечно, о моих клеточках. Я вдруг вспомнил о них! Но разве мог я о них забыть!? Мои клеточки и вся первичная документация моей докторской диссертации, которой сверху донизу были набиты три железных сейфа! Все было готово для ее защиты, не было просто времени написать ее набело. И лень было тащить все домой.
- Рест, – снова набросилась на меня Ната, когда я положил трубку, – ты слыхал, Сонька беременна!
Я улыбнулся Соне и произнес негромко:
- Надо ехать.
- Куда!?
- Мы горим!..
- Ура-а-а!!!
Я дождался, когда стихнет гам. Все уставились на меня.
- Мы горим, – повторил я ещё раз, – там пожар…
Они по-прежнему молча смотрели на меня. У Сони еще не успела сойти с лица улыбка, и на нее, без улыбки, невозможно было смотреть.
- Брось… шути…- сказала Ната, съев остаток слова.
- Надо ехать тушить, – сказал я, стараясь осознать сказанное.
Только Юра, как всегда, был спокоен.
- Зачем? – спросил он, и это короткое, неожиданно трезвое и звучное «зачем?» мне надолго запомнилось.
Как мы все уместились в «Жигуленок», одному Богу известно! Только Ушков остался: не лягу же я поперек на ваши колени! А Валерочка пожалел свои новые выглаженные брюки: вы же видите! Через полчаса мы стояли в стороне и любовались тем, как легко и непринужденно управлялся с непокорным брандспойтом пожарник. Мощная струя белой воды извивалась змеей и с веселым шумом устремлялась сквозь обширный развал стены в пугающую, дышащую клубами пара и дыма, и огня темноту наших комнат. Свирепые причуды Змея Горыныча. И чем больше лилось воды, тем ярче вспыхивало пламя и клубился черный дым из пробоины в стене. Еще бы! Все комнаты были набиты легковоспламеняющимися жидкостями и реактивами. Спирт, ксилол, толуол… Чего там только не было! Три Валерины канистры с бензином, приготовленные для поездки в Крым, трехлитровая капсула с ртутью, бутыли с растворителями… Взорвались они или нет? Я спросил об этом у кого-то из пожарной команды.
- Ты же видишь!..
Перед глазами у меня были только клеточки. Каково им сейчас?! Был полдень, небо было чистое, вовсю горело и светило солнце… На пожар сбежалось немало народу.
- Что случилось?
- Баня сгорела…
Смешно это было слышать: горит даже полная воды баня. Ушков подоспел к тому самому времени, когда пламя, наконец, удалось сбить.
- Ну что тут? – спросил он, взобравшись на сухой кусок кирпичной кладки и прикрывая ладонью глаза от солнца.
- Да вот, – сказал я, – сгорели.
- У меня в ящике стола было шесть рублей, думаешь, сгорели? – спросил он.
Я уехал с Новицкой (ректором института), не дождавшись конца спектакля. Прошел, вероятно, месяц, может, больше. Меня затаскали по каким-то комиссиям, следователи просто пытали:
- Кто поджег?!
Кто-то должен за все ответить. Потом Новицкая все уладила: обвинили в пожаре грозу, буран, ветхую проводку и короткое замыкание… И т.д. и т.п… А меня злые языки обвиняли в поджоге. Дурачье и завистники! На кой мне этот поджог?! И еще меня обвиняли во многом таком, о чем я не мог даже мечтать: отравил, мол, всех парами горящей ртути! Взбрело же кому-то в голову! Говорят, что Валерочка тайно шептался с кем-то там… Ну да Бог с ним, с Валерочкой: воздастся и ему… Тогда я впервые узнал, как гадок может быть человек. Они были, как свора диких собак… Рвали кожу до крови и харкали желчью. Только Ушков помалкивал, он вообще куда-то пропал. Если бы не Новицкая – грыз бы я и сейчас сухари… А сегодня не найду времени даже позвонить ей!
Одним словом, тот пожар стал чертой, разделившей мою историю жизни на «до» и «после». Как мировая война, как рождение Христа. Сначала я был поражен, потрясен: за что мне такая немилость? И только теперь, с высоты своей Пирамиды, я ясно вижу: это был знак Неба, вмешательство Бога. Тина так и сказала: «Пришло время платить. И начать всё с нуля. Новое na4alo na4al». Какое начало, каких новых начал? Тина не объяснила, но и без объяснений было ясно, как день: нужно было выбираться из подземелья на свет. Тогда я этого не понимал. Единственное, что меня радовало в те, казалось мне, черные и жаркие дни, это то, что украли Юрину скрипку. Хоть она-то осталась целой!
Прошли месяцы…
Лена тоже рада: да, скрипка – это важная деталь нашей жизни! Мои мысли возвращали меня в те годы, а с ними и Лена приобщалась к нашему прошлому и теперь переживала его вместе со мной. И все это совершенно серьезно! Она как бы протягивала мне руку помощи в трудную минуту. И я старался удержать эту руку. И наслаждался ее рассказами. У нее тоже, оказывается, случались в жизни пожары.
- Турея – название, которое получило селение от фамилии графа, который владел землями. Было это давно, я мало об этом знаю.
Я заметил, когда Лена рассказывает о своей Турее (каких-то пара часов езды от Питера), у нее щеки горят румянцем, а глаза просто сияют!
- Деревенька горела два раза, два раза ее отстраивали, поэтому не
разрослась. Больше всего мне нравится то, что я приезжаю туда, как в
свою семью. Очень теплые, дружеские отношения со всеми. Все рядом и никто друг другу не мешает. Я познакомилась этим летом еще с одним водителем (из соседней деревушки), который ездит туда каждые выходные и недорого берет. Так что – было бы желание... Все доступно. Хочешь там побывать? Поехали завтра?..
- Да я с радостью…
- Да, кстати, твою книжку в Турее прочитали ее жители, не все, конечно, но фанклуб и там поработал.
- Какую, – спрашиваю я, – какую книжку?
- «Охоту»! Твою «Охоту». Всем нравится…
А вот Тинка до сих пор не удосужилась!
|
