Глава 15
Путешествие к морю на автомобиле – эта идея пришлась Юле по душе.
- Как ты себя чувствуешь?
Моя забота о ней выглядела трогательно. Я и в самом деле заботлив.
Я еще не знал, где мы остановимся: все равно.
- Не рассчитывай на то, что я подарю тебе легкую жизнь.
Она смотрела перед собой и, не поворачивая головы в мою сторону, произнесла:
- Я не ищу легких путей и давно уже надеюсь только на себя.
Отсюда не видно той горы, мы еще не проехали через тот тоннель. Но уже видели море, его сверкающую серебром бесконечность, дальнюю дымку...
Полуденная жара. Когда двигатель выключен, слышно как трещат цикады. Тем не менее, ощущается свежесть хвои.
В Йоханнесбурге Всемирный саммит ООН по устойчивому развитию собрал 65 тысяч представителей из 189 стран мира. Почему же я здесь?
Никому и в голову не придет меня разыскивать, и это меня радовало. Чего мне недоставало во всех этих побегах и перебежках – моих книг. Две-три книжки я всегда беру с собой, хотя они и зачитаны, что называется, до дыр.
- Какие? – спрашивает Лена.
- Ты же знаешь… Я их время от времени меняю… Скажем, Дюрренматт… Всегда Чехов, его рассказы… Теперь вот Бхагавад Гита. Юля настояла… А с некоторых пор вот этот томик стихов…
- Кто это?
- Тинка… Ты же знаешь.
Здесь крутой поворот, видимость ограничена, поэтому машины едут медленно и, конечно, я это вижу - она не может не привлечь внимание проезжающих. Мне это льстит, я даже горд этим.
Я еще раз отметил про себя, что у нее очень красивые ноги. Мне, конечно, доводилось видеть ноги и подлиннее.
- Смотрите, смотрите!..
Она вдруг обнаружила кустообразное деревце, сплошь усеянное разноцветными лоскутками, – знак желания путешествующих вернуться сюда снова. Для меня это не открытие, я знал, где остановиться.
- Привяжем и наши ленточки...
Я расценивал это, как признание того, что ей путешествие нравится, и мне ничего не оставалось, как разорвать надвое свой носовой платок.
Теперь я придерживал ветку, чтобы ей удобней было осуществить свое желание.
- А вы?
Вопрос задан как свидетельство того, что она хотела бы, по крайней мере, еще раз, побывать здесь со мной.
Привязывая свой лоскут, я не искал глазами те тесемки и тряпочки, которые мне уже приходилось здесь оставлять.
Помню, мы с Тиной… Нет-нет, никаких воспоминаний! Я же дал себе слово! Тина… Ти… Я ведь помню каждую её строчку!
«…ты мой бешеный драйв, мой безумный мотив, моя утренняя сюита,
Ты открыт для меня, я на тысячи кодов закрыта…».
Я пытался открыть, разгадать её код.
«… на тебе микросхемой все изгибы меня, биополе, я ловлю
этот запах - воли, страсти, сомнений и соли…».
Запах страсти и соли… А как могут пахнуть сомнения?
«… этот общий накал до кипенья свирепого крови, ты еще
не устал от побегов в любое с любовью?..».
Я тоже спрашивал себя: как можно бегать в любовь с любовью?! Да-да, именно так – как?!
Милая, Ти! До сих пор не могу взять в толк, что заставило нас…
«… я пою как струна от малейшего: ласки и ветра,
намотай на кулак гриву цвета осеннего ветра…».
Да наматываю я, наматываю на все свои кулаки вот уже…Господи, сколько же лет я гоняюсь за тобой по этому безучастному свету?!.
- Вы не ответили, - говорит Юля.
Для меня важно и это: я сюда вернулся.
Видимо, в этих тесемочках и лоскутках что-то есть.
Уже, сидя в машине, она задает свой вопрос еще раз:
- И что же там, в этом медальоне?
- Волосы, – сказал я, – мои волосы...
- Волосы?
Почему это ее так удивляет? Ведь это не только волосы, это и моя ДНК на случай, если вдруг...
- Если вдруг что? – спрашивает Лена.
- Например, новый потоп.
Глава 16
Прошло еще месяца три. Больше! Лето пролетело, как день, пришла осень... Деревья уже стояли голые, когда вдруг позвонил генерал и пригласил нас к себе.
- Вот они, виновники твоего торжества, – сказал он, когда мы вошли в его кабинет, кривоногому человеку с выпученными, как у рака, карими глазами, одетому в синий спортивный костюм с двумя белыми полосами по бокам.
Тот выбрался из кресла и шагнул нам навстречу.
- Рад познакомиться.
Он поочередно пожал наши руки, называя себя.
- Женя.
- Жора.
- Женя.
Я назвал себя. Он не отпускал мою руку и вопросительно смотрел на меня.
- Орест, – повторил я.
Он улыбнулся и, прикрыв на секунду глаза, кивнул.
- Ясно, – сказал он, – значит, это вы...
- Да, – вмешался генерал, – это им ты обязан своим выздоровлением.
Мы пили коньяк и много ели, говорили о событиях на Ближнем Востоке, затем пришла очередь крылатых ракет. Наш бывший пациент оказался генерал-майором ракетных войск Евгением Золотайкиным. Это был невысокий крепыш лет сорока пяти, у него был зычный командирский голос с хрипотцей и глаза навыкате, как у злого быка. Он оказался миролюбивым и добрым, и Жоре едва доставал до плеча.
- Хотите анекдот?
Все смеялись, и было видно, что генералы нами довольны. На следующий день мы не поехали в институт.
- Возможно, это случайность, – сказал Жора, когда мы пили кофе, – что этот коротышка выздоровел благодаря нашему препарату. Но, возможно, и нет. Как думаешь?
Я сказал, что у профессионалов случайности очень редки.
- Ты прав. Просто не могу представить, что при приеме внутрь наш порошок прошел желудочно-кишечный барьер, не потеряв свою активность.
Мы не спорили, делились впечатлениями, но факт выздоровления генерала-ракетчика оставался фактом, от которого нельзя было отмахнуться. Мы, правда, молчали о том, как наш генерал взял на себя смелость предложить Золотайкину препарат, не прошедший клинических испытаний. Но факт был, что называется, налицо и мы перестали об этом думать. Итак, генерал-ракетчик Золотайкин был в наших руках.
- Его ракеты нам ещё понадобятся, - сказал Жора.
Так и случилось. Много позже, когда мы, так сказать, выбивали у бильдербергеров деньги на финансирование наших проектов, этот коротышка нам здорово помог своими ракетами.
- Чем помог? – спрашивает Лена.
- Ракетами! Чем же еще?! Когда нам надо было побряцать оружием устрашения перед мордами этих всемирных правителей.
В случае неудачи с порошками мы могли бы жестоко поплатиться. Но пришла удача. Никто из нас, правда, до конца в это не верил. Это не укладывалось в голове, не объяснялось никакими теоретическими выкладками. Вот если бы препарат попал в кровь и нашел в организме свои клетки-мишени... Но мы не сделали еще такую лекарственную форму, которую можно было бы вводить внутривенно, у нас просто не дошли до этого руки. Зато в нас поверил генерал. Мы понимали, что радоваться этому нельзя, тем не менее, мы были рады, что у нас будет возможность продолжить наши эксперименты и, даст Бог, мы все-таки доведем наше дело, до ума. Вскоре наш генерал, Семен Степанович, стал завсегдатаем нашей лаборатории. Видно, военные дела его стали интересовать меньше, чем спасение жизней высокопоставленных чинов. Ради этого мы, между прочим, и образовали наш научно-военный альянс. Он не был навязчив: придя к нам, забивался в какой-нибудь темный угол и тихо, как мышь, сидел, когда мы работали, не обращая на нас, казалось, никакого внимания. И мы, казалось, привыкли к его привычкам, но я всегда кожей спины чувствовал его взгляд, его присутствие. Жора тоже был не в себе. Он, правда, и виду не подавал, что его волнует присутствие генерала, но я-то видел, что у него не все клеилось. Когда эксперимент заканчивался, чаще всего это случалось за полночь, мы пили кофе, болтая о всякой всячине, генерал шутил, выдавая себя за этакого простачка, но не объяснял нам своего паломничества в нашу научную кухню. Затем тоном, не терпящим возражений, просил у Жоры очередную порцию нашего порошка, будь то композиция для лечения простатита или холецистита, или полового бессилия. Мы ехали на его черной «Волге» по ночной Москве, он напевал, сидя на переднем сидении, а мы с Жорой слушали. Зачем он проводил у нас в темном углу долгие вечера, мы так никогда и не узнали. Собирал на нас компромат? Вряд ли. Он мог уничтожить нас одним телефонным звонком, прорычав в трубку одно только слово: «Фас!». Ни одна живая душа не узнала бы, куда мы подевались. Жора не мог ни в чем ему отказать, но всегда предупреждал:
- Это сырая композиция. Она требует испытания...
- Вот я и испытаю, – шутил генерал.
Мы понимали, что ходим по лезвию бритвы: мало ли как подействует наш препарат. Пока он действовал безотказно. Генерал шутил, что мы создали панацею от всех болезней, так как он испытывал его при самых разных заболеваниях и почти всегда помогало. С нашими порошками он чувствовал себя увереннее и сильнее, он сам в этом как-то признался. Роль целителя и шамана ему нравилась, и он хорошо ее исполнял. И мы тоже поверили в себя. Очевидного успеха не было, но мы чувствовали прогресс и не жалели себя. Мы даже стали подумывать о создании эликсира молодости, о котором всегда мечтало человечество и особенно старики, облеченные властью. Не все было гладко, случались промахи и даже курьезы. А у какого-то старика даже стали резаться молочные зубы. Мечтой было полное клиническое испытание, которое могло удовлетворить наше научное любопытство и расставить все точки над i. Для этого требовались испытательный полигон – клиники нашей необъятной Родины - и проведение испытаний по всей научной программе. Нам были предоставлены все возможности – выбирай! Но работа с больными, разработка схем приема, изучение клинических проявлений, анализ, статистика, выбор условий применения препарата и ряд других медицинских подробностей – все это жутко неинтересно, трудоемко и утомительно. Обычная рутина. Все это требует выдержки и холодного расчета, но таков путь ученого. Это придает уверенности в своих действиях, гарантирует успех и, в конце концов, оправдывает усилия. Наука есть наука. Семену Степановичу этот путь не нравился, не подходил. Жора был в бешенстве.
- Этот говнюк, – излил он мне как-то душу, – должен мне уже тысяч семь.
- Рублей?
- И не думает отдавать.
Его возмущала жадность генерала. Всякая жадность. Мы работали на совесть и, казалось, вполне были довольны собой. И все же...
А как мне недоставало моих ребят! Я грустил по Анечке. А Ирину, Жорину жену, то и дело называл Натальей. Я тосковал по подвалу бани, где нам было хорошо и не было никаких генералов, никого не надо было лечить от заболеваний простаты или геморроя, где все жили единой семьей, одним духом, были светлы и счастливы.
Я грустил даже по Азе и нашему Гуинплену.
Но еще хуже были ночные кошмары, которые приходили в мой сон, когда я рисовал себе свое будущее. Стареющие генералы или члены Политбюро, их жены, любовницы, родственники... Они толпились в моих снах, роились тучами, висли на плечах, лезли пальцами в рот, чтобы вырвать из меня слова утешения, хоть какой-то надежды, которую я не мог им дать.
Особенно было тошно, когда я оставался один и не знал, куда себя деть. У меня не было ни друзей, ни врагов. Самым близким мне человеком был Жора, который по горло был занят генеральскими делами и всегда считал уныние одним из самых серьезных грехов. Я и не лез к нему со своими думами.
Накануне какого-то всеобщего праздника Жору пригласили на мальчишник, он потащил с собой и меня.
- Идем, тебе это будет интересно.
Но я откровенно скучал, мне это было неинтересно, меня снова и снова преследовала мысль, что я зря теряю время, лучшие годы, занимаясь Жориными генералами.
Глава 17
Этот безмолвный торжественно-праздничный рассвет с высоким небом и белесой далекой дымкой над гладью воды принадлежит только нам. Когда-то эта тропинка была усыпана мелкими камешками, на которых легко можно было поскользнуться, теперь ее упаковали в бетон, а в самом низу, где откос очень крут, сделали ступеньки с перилами из обычной трубы. Я знаю, где свернуть, где переодеться, где укрыться от отдыхающих, которые еще не рассыпаны, как пшено, по побережью. Кто-то, конечно, уже в воде.
Штиль...
В правой руке у меня пакет с полотенцами, фруктами и печеньем, в левой – ее рука. Надувной матрац, как обычно, на шее. Нам повезло: дожди ушли три дня назад, штормило, говорят, даже видели над морем смерчи, которые, правда, никому не причинили вреда. В этом и нам повезло. Но с горечью приходится констатировать, что с каждым годом количество человеческих тел на квадратный метр побережья становится все больше и больше. Все меньше безлюдных и нетронутых мест. Люди размножаются как мухи...
Глядя на нас со стороны, невозможно установить, кто мы – отец с дочерью или пара? Но я-то знаю, что мой сын почти ее ровесник. Когда-то могучая рука бушующей природы бросила в воду горсть огромных каменных глыб, которые уже давно остыли и успели обрасти водорослями. Я знаю среди них одно уютное место и тяну ее туда. С камня на камень, рука в руке, здесь не нужна спешка, требуется только моя крепкая ладонь, которой Юля вполне доверяет.
Места на камне не то что на двоих – на пятерых хватит, но если двое его заняли, никто уже не смеет им мешать. Я надуваю для нее матрац, а сам усаживаюсь на голый прохладный камень.
Штиль...
Но поверхность моря едва заметно волнуется, слышится слабый плеск и крики чаек. Больше ничего не слышно.
Я тоже за то, чтобы ничем не нарушать тишину. Еще успеется дорассказать свою историю.
Юля лежит на спине, глаза спрятаны под темными стеклами очков, но купальник не в состоянии скрыть от моего взгляда белый глянец ее кожи... Ребрышки на вдохе, ниточка пульса на шее...
Чувствует ли она этот взгляд?
Глава 18
Мы моделировали самые распространенные болезни пожилого возраста: стенокардию, инфаркты, инсульты, рак... И всякие там склерозы, простатиты, геморрои, даже тугоухость и подслеповатость.
- Жаль, что мы не можем вызвать у крыс плоскостопие и моделировать лысину, – шутил Жора, - мы бы победили и эти болезни.
- Если бы нам удалось сделать негра белым, представляете! – мечтал Вит.
Подопытных мышек забивали по определенной схеме и изучали органы, ткани и клетки через месяц, три, полгода. Изучали их поведение и плодовитость. Аналогичные эксперименты проводили на крысах и морских свинках, на собаках и даже на свиньях. Мучительнее всего было ждать отдаленных результатов. Ждали, а что оставалось? Мы ждали и жили надеждой избавить человечество от болезней, дряхлости и старения и подарить ему вечную жизнь. Разумеется, наша вера в достижение этой высокой цели была безгранична. Единственным, кто нас торопил, был генерал. Он не мог ждать месяцами, поскольку жизнь ни на мгновение не останавливалась, она струилась, как вода из воронки, и невозможно было предугадать, что будет с нашими высокопоставленными подопечными через час, через день...
А Жора просто издевался над нами! Он вычитал где-то рецепт «эликсира жизни» какого-то алхимика аль-Кубарийя для арабского халифа Гаруна аль-Рашида и повторял его слово в слово по всякому поводу, когда у нас возникали трудности:
- Взять жабу возрастом десять тысяч лет, летучую мышь тысячи лет, высушить и пить порошок с молоком столетней кобылицы…
- Но где взять в Москве та-акую кобылицу? – спрашивал в тон ему Вит.
Жора улыбался:
- Здесь их как грязи…
Я, конечно, тоже не сидел, сложа руки. Мне удалось мало-помалу оборудовать для своих клеточек уютный уголок, где они чувствовали себя просто прекрасно. Время от времени я заглядывал к ним, и мы вели тихую тайную беседу о вечности. Вечность! Вот она рядом. Ее можно видеть, слышать (если умеешь слушать), к ней можно прикоснуться рукой, с нею можно даже шептаться, как шепчутся влюбленные под луной.
- Что ты тут лепишь? – спрашивал иногда Жора, разглядывая мои приспособления и всякие там подпорки и пристежки для культивирования клеток.
Я отшучивался или принимался дотошно рассказывать в расчете на то, что он никогда не выслушивал мои речи до конца. Он и не выслушивал.
Шли дни, месяцы. Пробежали весенние ручьи, прогремели майские грозы. Как-то вечером позвонил генерал, Жора поднял трубку. Он долго слушал, кивая и пытаясь вставить в разговор хоть слово, но генерал не умолкал. Жора, как всегда, когда генерал упорствовал, положил трубку на стол, взял сигарету и произнес:
- Твой генерал.
Мы давно ждали этого вторжения и были к нему готовы. Жора прикурил сигарету, посмотрел на часы и снова, взяв шумевшую трубку, выпустил в нее дым.
- Хорошо, приезжай, – сказал он, – у нас все готово.
Я вопросительно смотрел на него, ожидая разъяснений, но Жора молчал.
- Будь доволен, – наконец произнес он, – начинается настоящая работа, так что радуйся, братец мой. – Да! – неожиданно произнес он, – тебя разыскивает некто Фергюссон… Кажется, Фергюссон…
- Ма-арк? – спросил сидевший молча Вит.
- Вот его телефон, – сказал Жора, бросив на стол клочок старой газеты.
- Марк? – снова спросил Вит.
- Что ему нужно? – спросил я.
- Бу-удь с ним поосторожней, – сказал Вит, – он та-акой шшшу-улер...
Я посмотрел на обрывок газеты с записанным на нем зеленым фломастером огромным семизначным числом и не стал запоминать номер. У меня ведь где-то была визитка этого Фергюссона.
- Что было нужно твоему генералу?
- Прихвати с собой все, что потребуется, – сказал Жора.
Он встал со стула, одернул полы своего грубо-тканного свитера, как полы мундира генералиссимуса, и сказал:
- Мы едем на рак!
«Мы едем на рак!» Он произнес эту фразу так, как когда-то какой-то там князь, угрожая врагу, бросал вызов свой: «Иду на вы!».
Вит смотрел на Жору с нескрываемым любопытством.
Генерал вошел озабоченный, долго молча курил, затем стал рассказывать. На следующий день мы уехали в клинику, где нас ждал пациент. Весь набор, так сказать, полевой медицины был в полной боевой готовности. Он умещался в обычном кейсе, который всегда в таких случаях был при мне.
- Не забудь свой коктейль, – сказал Жора.
Я посмотрел на него.
- Да, – сказал Жора, – видимо, и твой час пробил.
Он доверил мне приготовить такую композицию генов, которая, по моему мнению, поднимет на ноги больного. «А если не поможет?», – подумалось мне, но я тотчас отбросил все сомнения.
Через полчаса мы были на месте.
- Рак, – произнес Жора одно только слово, от которого у меня по спине не побежали мурашки: к этому я был готов.
Бродя по ночным московским улицам на привязи у этого невзрачного черного ящичка, я тысячу раз задавал себе вопрос: наступит ли когда-либо время, когда я найду ему применение. И вот он понадобился всерьез, и у меня не побежали по спине мурашки.
Нас одели в белые халаты, шапочки, бахилы, прикрыли лица марлевыми повязками, привели к больному. Палата была пропитана сладковато-приторным запахом долгой и тяжелой болезни. Лечащий врач, симпатичный толстяк в очках и с буденовскими усами, от которого струился дурманящий аромат океанской свежести, долго рассказывал нам историю жизни и болезни пациента, которого мы сразу узнали, так как его фотографиями пестрели газеты, а его портреты несли на всех праздничных демонстрациях. Правда, сейчас он не улыбался, был неподвижен и землисто-зеленовато-желт. Как бронзовый памятник. Пока врач говорил, Жора, бросив короткий взгляд на больного, подошел поближе ко мне и шепнул на ухо:
- Он – не жилец.
Конечно же, Жора имел в виду больного. Но врач сделал паузу, точно прислушиваясь к Жориным словам, затем продолжил рассказ.
- Понятно.
Это было единственное слово, которое произнес Жора, все еще терпеливо выслушивая толстяка-очкарика, который, казалось, в большей степени оправдывался, чем объяснял свои неудачи в лечении пациента. Он снова открыл было рот, но Жора оборвал его:
- Ясно.
Теперь слышно было, как скачками по большому циферблату настенных часов прыгала длинная красная стрелка, секунда за секундой, воруя у жизни время и градус за градусом завоевывая себе территорию на циферблате. Мы стояли у постели больного и смотрели на него, как смотрят покупатели на товар, в выборе которого появились сомнения. Рак! Это роковое слово пугало каждого, кто хоть отдаленно слышал его. Его боялись, как пугала, как атомной бомбы, как конца света. Мы потратили не один год жизни, чтобы подобраться, подкрасться, как кот подкрадывается к мышке, к сути этой болезни, зная из опыта своих коллег и мирового опыта профессионалов, как безнадежно безуспешно ее лечение. Мир был напуган раком, как сейчас напуган терроризмом и СПИДом. Как предстоящим концом этого света!
- Он на наркотиках? – спросил Жора врача, кивнув в сторону постели, пытаясь вопросом остановить поток его немудреного красноречия.
- Спит, да-да, спит... на снотворных.
Наш генерал – статуя в белом – смотрел то на Жору, то на пациента, то на врача. Было видно, что он не в себе, что все эти разговоры его, человека действия, просто раздражали. Зачем разговаривать?! Ясно ведь, как день, что этого партийного бонза с крутым нравом инквизитора, а теперь безвольного старикашку с едва призакрытыми небесно-белесыми стекленеющими глазами и бессмысленным ангельским взором, мы вот-вот можем потерять. Врачи уже, что называется, опустили руки, отдав его жизнь на откуп Богу. Считанные часы, возможно, минуты отделяют его от Неба. Так какие могут быть разговоры?! Жора приказал открыть окно, присел на краешек постели и опытным глазом врача скорой помощи следил за больным, поглядывая то на монитор кардиографа, то на больного. Наконец он встал, наклонился над спящим, и двумя пальцами левой руки разлепил его веки. Он заглянул в глаз, как в колодец, изучая реакцию зрачка.
- Уже минут десять, – ввернул фразу врач, – как ему ввели...
Я недоумевал, зачем ему вдруг понадобилась реакция зрачка?
- Все ясно, – сказал Жора, останавливая оправдывающегося врача жестом руки.
В наступившей тишине раздавалось только зудящее жужжание кондиционера. И грохотала, побеждая за пядью пядь на часах красная стрелка. Мы понимали, что пришло время «Ч», что мы стоим на пороге открытия или на краю пропасти. Пан или пропал. Но час пробил. Как раз было ровно пять.
- Мы останемся здесь вдвоем, – приказал Жора, кивнув в мою сторону, и врач с радостью ретировался и исчез за дверью.
Я мгновенно развернул свой прибор экспресс-диагностики, взял безвольную кисть больного и подложил под нее датчик прибора.
- Вижу, – сказал Жора, когда я оторвал взгляд от экрана и посмотрел на него. – Ты посмотри на его кожу, на ногти, на волосы... А глаза, а губы... Он – не жилец, – повторил он, – ты понюхай его…
Мне казалось, я впервые тогда узнал, как вонюч может быть человек.
|
