15
Стефания всегда громко стонала, царапала мне спину, извивалась подо мной, когда мы занимались сексом… Мы могли делать это всю ночь, в её глазах была пугающая страсть ко мне. Наши тела были горячими, скользкими от пота, но это придавало особого вкуса. Особый запах поселялся в комнате, нам не хватало кислорода и от этого мы продолжали дико целовать друг друга в губы, понимая, что только так, мы сможем вдоволь надышаться.
Я полностью погружался в мир Стефании. Меня привлекали его краски, его мелодия, запахи, вкусы, звери, которые там обитали. Меня побуждали к жизни рассветы и закаты, миллиарды звезд и дождливое небо. Меня выбрасывало на берег и затягивало обратно. Мои чувства были двояки, потому что ровно на столько, на сколько мне все нравилось, я изъедал себя изнутри любовью и ненавистью, счастьем и страхом, радостью и голодом.
Чем чаще повторялись головокружения, тем больше нитей я терял связывающих меня с Милен.

Конечно же присутствовала и злость на самого себя. Но с другой стороны мне нужно было винить кого-то еще за свои решения, чтобы стало легче дышать. Я проклинал Стефанию за то, что она убивала Милен во мне, убивала воспоминания, которые я так долго лелеил. Но, как противоречиво бы это не звучало, в то же время, я боготворил Стефанию и не ослаблял сжатых пальцев, с того момента, когда снял её с парапета.

16
- О чем ты думаешь, Артур? -спросила Стефания нажимая на клавиши рояля.
- О том, что хочу съесть гамбургер и запить его колой, - безучастно отвечал я.
- А если серьезно? - спросила Стефания и перелистнула страницу нотной тетради.
- Ладно, хочу съесть два гамбургера и запить колой, - засмеявшись, ответил я.
- Совершенно не смешно, - отвечала Стефания с раздражением.
- Тогда тебе стоит начать смеяться, а может даже научиться! Жизнь нельзя воспринимать слишком серьезно. Серьезные лица ее пугают, - с жестикуляцией философа ответил я, когда Стефания перестала имитировать игру и начала по-настоящему играть на рояле.
Видимо мой тон был смешен или я выгляжу забавно, когда стараюсь дать на все ответ и объективную оценку, но Стефания начала смеялась. Она громко смеялась и играла. Я бы мог подумать, что происходит что-то странное в наших отношениях, но ничего странного в этом не было. Я ждал, что когда нибудь она начнет смеяться – пусть, что вполне возможно, не я был причиной ее веселья в данный момент.

Встав из-за рояля, Стефания прошлась несколько раз по комнате, потом подошла ко мне и несколько раз ударила меня в плечо, будто спросила меня о чём-то несколько раз, а я её игнорировал. Я рассмеялся, тогда мне стало дико смешно, я не знаю почему. Стефания смеялась вместе со мной, как будто мы одновременно вспомнили очень смешную шутку, которую оба знали.

17
Я часто прятался от мира, в своём кабинете, иногда в парке, вдали от всех людей, чтоб знаете, тишина кричала. Я точил карандаши, подолгу смотрел в окно, иногда заслушивался диалогами чужих ссор, отвечал на письма поклонников и курил. Были периоды, когда я много курил и чувствовал себя здоровее. Бред конечно, переставал курить я только тогда, когда слышал от врача мои вполне реальные шансы на серьезные заболевания, если не брошу.
Мне необходимы были эти напоминания от врача, поэтому я каждые полгода собирался с мыслями и шёл на проверку. Мне необходим был этот страх, потому что болезни поражающей мои органы я не переживу. Мне и так приходится мириться с тем, что сидит в моей голове и не даёт мне ни малейшего представления, что я делаю в этой реальности! Что я делаю, когда понимаю, что я в этой самой, что ни на есть реальности?

Я часто получал странные письма. Мне нравилось их читать. Письма, иногда были чрезмерно короткие, а объёму некоторых, я даже завидовал. Потому что в них было больше страниц, чем в книге, которая восхвалялась или критиковалась.
Все письма прочитанные мною – уничтожались. Я не сентиментален к такому, но я прочитал их, все до единого.

Сидя в кабинете, я услышал на улице шум, выглянул в окно, но не увидел откуда он доносится и от кого. Я поспешно оделся и стремительно направился к входной двери. В спешке опрокинул чернило, но не стал возвращаться, чтобы убрать. Захлопнул дверь и спустился по лестнице не держась за перила.
Выйдя из дома я посмотрел по сторонам и увидел женщину сидящую над телом мужчины, она взывала о помощи. Не раздумывая я бросился к ней, начал набирать номер скорой помощи, но никто не брал трубку. После безрезультатных попыток оказания первой медицинской помощи, я принял решение, что нужно попробовать затащить пострадавшего в свою машину – эта попытка оказалась провальной. Он был слишком тяжелым, каким-то чрезмерно. А машина моя была припаркована в двух кварталах от дома – в тот момент, я не подумал о том, что мог побежать один к своей машине и приехать на место происшествия. Через несколько минут я оглянулся и понял, что никто не обращает на нас никакого внимания. Мужчина, умирающий несколько секунд назад открыл глаза и начал кричать на меня, кричал о том, что я всё испортил. Кричал на меня пенящимся ртом и с выпученными жабьими глазами: что его план из-за меня провалился, что он готовился к этому всю свою жизнь, что я не имел права лишать его этой возможности, что была бы отличная новость для колонки в газете и что-то там ещё о демократии и о политической ерунде. На время его крика я отключился, словно кукла у которой села батарейка, словно остановил время, словно перешёл в другое измерение.
Я не понимал, что происходит. С гулом вернувшейся реальности, я услышал продолжение воплей ранее умирающего оратора – мне пришлось дать ему несколько пощечин подряд, в надежде, что это поможет охладить его пыл. Я взял его за шиворот притянул его лицо к своему и также вопеюще проорал на него, выкрикивая один и тот же вопрос: -«Тогда, какого чёрта ты решил умирать в тысячной толпе людей, если ты не хотел чтобы тебе помешали, а ? Ответь мне?», - при этом тряся его как драного котёнка. После того, как я выплеснул на него своё возмущение, я почувствовал, что он становится легче – я тряс его не прикладывая сил. Ранее умирающий - охладел. Его лицо начало меняться - оно превращалось в тысячи лиц, которых я раньше не видел. Лица, были больше похожи на карикатуры уродцев. Я сморщил лицо противясь от этого зрелища. Вместо женщины, которая взывала о помощи, чтобы спасти этого самого умирающего несколько секунд назад мужчину, стояла маленькая девочка и дергала меня за рукав. Она неустанно повторяла: «Ты не должен на это смотреть, не должен смотреть, это не обязательно», - руки девочки превращались в древесные корни и она падала в бесконечный обморок, после чего приходила в себя и вся картина повторялась снова.
Я сдавливал свою голову и твердил: «Проснись! Проснись же, я прошу тебя! Это всего лишь проделки художника, это всего лишь проделки врача, это всего лишь проделки фотографа, это всего лишь твои собственные проделки с разумом».
Я сел на асфальт и заплакал, я опять не понимаю, где я. Я опять не я.
Люди вокруг, то появлялись, то исчезали, но продолжали не обращать на меня никакого внимания. Когда я открыл глаза и увидел движущийся на меня грузовик, меня спирально высасывало пространство. Новородящееся пространство приобретало форму, урбанизировалось и обрастало зеленью.

Вернувшись домой, я никого не застал. Утром - тоже никого, на следующее день - тоже никого. Я чувствовал себя на дне тёмной ямы, мне было страшно, как ребенку. Мне было холодно, я как будто был абсолютно голым посреди Арктики – я чувствовал свое клонирование, мною заполнилась вся её миллионная территория.
Голова разрывалась от голосов: «Ещё! Держись! Он столкнулся..! Я не чувствую пульс...! Кто-нибудь, помогите...! Я вызову...! Каталку...! Срочно готовьте операционную!…».
После, я провалился в снежную яму.Там было тепло и уютно, до тех пор, пока не появилось тысячное войско червей. Черви приобретали форму и выстраивались в лица, которые я знал когда-то, и которые не видел ни разу в жизни. Они смеялись, плакали, злились, неистово кричали, но не на меня, как будто в яме был ещё кто-то.
Я начал задыхаться и паниковать, словно у меня клаустрофобия. Я знал, что у меня не было никогда клаустрофобии и я повторял, неустанно повторял себе это в перерывах между вдохом.
После, начал шевелить губами, как рыба, и наконец почувствовал сильный удар кулаком по груди – это был разряд. Уже не сопротивляясь и не борясь - я расслабил все свои мышцы, чтобы не стоять на ногах. Было слишком больно, чтобы выдержать.

Проснулся, когда луч солнца раздражал веки. С трудом открыл глаза, увидел Стефанию. Она спала в кресле рядом с кроватью. Тогда я понял, что нахожусь не в своей квартире, я был в больничной палате.
Мне хотелось коснуться к своему лицу. Руки словно наполнены оловом медленно скользили по идеально выглаженной простыни. Ощупав лицо я не почувствовал изменений.
Больше всего на свете, мне хотелось свежевыжатого апельсинового сока и что-то поесть, все равно что.
Когда меня выписали, Стефания рассказала, что произошло со мной. Как я выбежал на улицу с бешеными глазами, что она побежала следом. Что я не успел пересечь улицу, как меня сбил грузовик.

Я злюсь, когда я беспомощен. Мне стыдно перед Стефанией, что я причинил ей столько страданий. Теперь, она должна сидеть рядом с моей кроватью в больнице и ждать осложнений, ждать моей смерти или выздоровления. Ждать того, что могу остаться инвалидом до конца своих дней.
И даже после всего этого, я был несправедлив к ней. Я был жесток.

Всё время, которое я пролежал в больнице, я не разговаривал ни с кем и попросил Стефанию не приходить. Не хотелось, чтобы меня видели таким беспомощным. Я попросил Стефанию мне пообещать, что она будет заниматься своими делами, как ни в чём не бывало, что будет жить дальше. И если мне суждено встать на ноги, то я вернусь домой сам.
«Жить, как ни в чём не бывало!», - какой же я идиот, и это я сказал женщине, которая любит меня больше всего на свете – какой же я всё – таки безнадёжный идиот. Назвав себя «идиотом» ещё несколько сотен раз, я всё равно уже не мог изменить того, что сказал – Стефания сдержала обещание, она всегда их сдерживала и не поддавалась никакой слабости, никакому притяжению.
Моё тело было изрядно потрепано, скажу я вам. Моё до безобразия красивое тело.