После двух бутылок выпитого хереса, мы вышли из ресторанчика «Sentir euforia» - хмельные и довольные. Дождь, на тот момент, уже перестал заливать улицы Мадрида. В лужах отражались прохожие и черное, как чернозем небо. Не словив такси, мы решили пойти домой пешком. Милен обняла меня за талию, а я прижал её к себе положив руку на ее хрупкое и мною любимое плечо. В обнимку мы зашагали по пустынному городу начинавшему засыпать.

Некоторое время спустя, на небе начинали появляться миллиарды сверкающих звезд и лунный свет освещал город, который так упорно пытался воссоздать тьму, для крепкого сна.

- Посмотри, какое звездное небо, Артур! Такое не везде увидишь. В Петербурге такого неба не бывает – одна из многих причин, почему я уехала оттуда. Мне не хватало этих созвездий, этого восторга, этих мечтаний, этих запрокинутых голов, - рассказывала Милен.
- Что ты делала в Петербурге? Я не знал, что ты была там, - с удивлением спрашивал я, остановившись на секунду, чтобы посмотреть ей в глаза.
- Мы были там, Артур. Ничего страшного, если ты не помнишь.Мы были там с тобой и с твоей сестрой. Если хочешь, я могу рассказать еще раз, - успокаивала меня Милен.


- Если тебе там не нравилось, зачем ты будешь вспоминать, рассказывая о том времени, - немного раздраженно ответил я.
- Мне не нравилось только небо, - ответила Милен.
- Но ведь созвездия – это одно из немногих любимых тобой занятий, важных для тебя! Если тебя не устраивало небо Петербурга, то как тогда можно любить всё остальное? – говоря о небе, я жестикулировал показывая любимые созвездия Милен и продолжал задавать вопросы.
- Там ты написал один из лучших своих романов. А небо? Небо могло и подождать, - ответила Милен вырвавшись из моих объятий и привлекая моё внимание танцем, вернее движением Assemblé выражающим мой вид.
Я увидел себя со стороны и представил в трико выполняющего это самое Assemblé – нелепое зрелище, скажу я вам. Я рассмеялся с воображаемого себя, а Милен, как всегда, была на высоте.
После чего, я поймал Милен, как дикую кошку и крепко прижал к себе, долго гладя по спине. Я с благодарностью ждал пока она складывала звезды в зрительный смысл.

6
Со школьных лет, у меня вовсе не было друзей. Вернее, были люди, с которыми я общался, и скорее они считали меня другом, но я – никогда. Мне это сложно объяснить, я слишком был скрытен, чтобы выворачиваться перед кем-то наизнанку. Хотя, нет! Ведь не обязательно выворачиваться перед человеком наизнанку, тем более если он не просит тебя об этом. Настоящие друзья не просят изливать душу, они просто ждут, когда ты сам созреешь. И вот оно! У меня никогда не было настоящих друзей. Именно поэтому я не видел смысла в просто друзьях. Пустая трата времени, сил и сплошные разочарования производящие недоверие ко всему миру. Откуда я могу это знать?- спросите вы, если у меня не было даже просто друзей. Я это точно знал, как будто кто-то, такой же как я, мое повторение, моя копия, мой двойник жил где-то, переживая эти чувства. Вот почему я знаю это, не наверняка, но знаю – моя точность не могла быть стопроцентной, это я знал на все сто.
Мне достались только шрамы - мое повторение, моя копия, мой двойник оставил мне только эти уродливые напоминания неисправимости.
Я злюсь, когда вижу свои шрамы.
Я злюсь, когда не могу, схватив за руку, выдернуть мое повторение, мою копию, моего двойника, из той необузданной реальности, из того города на планете Земля или вне ее, где он совершая ошибки перекладывал на мое тело физические увечья и бросал меня в неравную борьбу с жизнью и смертью, делая практически мертвым бойцом с помощью душевных терзаний.
Я злюсь на свои шрамы, потому что на сколько они уродуют мое тело, настолько привлекают к нему. Я безобразно красив. Я безнадежно лишен выбора. Я бы очень хотел получить эти шрамы находясь в своем уме, в своем сознании, в своем теле. Это тело куплено в самом модном и дорогом ателье, в которое бы я постеснялся войти.

Дообеденная пора, улицы запахли аферами, влюбленностью и разбросанным ночными псами мусором. Эти сравнения первыми пришли ко мне в голову определяя направление сегодняшнего дня.
Я допил вторую чашку кофе и разглядывал осадок. Неровные линии напоминали мне море волнующее волны, я сразу вспомнил его запах. Сделал глубокий вдох и с сожалением вылил море в раковину оставляя песчинки песка на железном покрытии. Я некоторое время еще оставался на кухне и наслаждался голосом Милен, который имел иной окрас, когда обращал свои звуковые волны к кому-нибудь другому, а не ко мне.
Милен разговаривала по телефону и по тембру ее голоса я понимал, что нужно оставить ее одну не стесняя своим присутствием. Милен редко говорила по телефону, когда мы были в одной комнате. Нет, она ничего не скрывала от меня, просто так ей было проще. Милен хотела оставаться такой же неприступной для других, а когда я был рядом она становилась мягче и ее стальное покрытие, ее церберы, охраняющие личное пространство, превращались в милых щенков любящих всех подряд.
Усевшись удобно на стул и закинув ногу на ногу я принялся рассматривать журнал с наручными часами и даже присмотрел себе парочку. Возможно у меня появится настроение их приобрести. Потому что каждая вещь заслуживает расположенности к ней, тогда она дольше служит. Я ждал того самого настроения и для этой пары часов.
По интонации голоса Милен, я понял, что это был кто-то, кого я очень хорошо знал и этим «кто-то» была женщина. То, что это была женщина я понял по обращению. И этот факт создавал для меня неуютную ситуацию, как будто что-то, совсем близкое и одновременно чужое для меня пыталось ворваться в мою довольно-таки слаженную жизнь, чтоб изодрать ее своими неустанными когтями зависти. Я почувствовал, как невольно пытался вжаться спиной в стену. Холодный пот и жутко – колотящееся сердце выводили меня из себя. Я не понимал, что происходит, вернее понимал, но не понимал почему! Я отвлекся на ключ аистов летящих по ярко-голубому небу с параллельно летящими самолетами – возможно, рейсом во Францию или Германию. А аисты, а кто знает куда приведут их прекрасные и огромные крылья. Их путь был непредсказуем и это меня изумляло.

Тучи наливались дождем, несмотря на безжалостно палящее солнце. Немного придя в себя, когда сердце колотило в нормальном ритме, мне необходим был воздух. Я вышел на балкон с бутылкой холодной минералки. Через несколько секунд обратил внимание на мужской голос. Посмотрев вниз, я увидел стоящего у моего подъезда мужчину, он жестикулировал и обращался ко мне.
Приглядевшись и наконец расслышав его голос, и реплики, я узнал в этом незнакомом мужчине Дэри. А еще, он озвучил наш тайный университетский пароль и тогда я был уверен, что это Дэри, на процентов девяносто. Стопроцентная узнаваемость произошла тогда, когда он пожал мою руку –рука Дэри была особой формы, рельефности и жутко шершавой.
Дэри приехал из Техаса. Он был полон энергии и желающий восполнить пропущенное нами время, когда мы не общались.
Дэри дымил сигарой. Дым сигары разъедал мне глаза и они слезились. Дэри хлопал меня по плечу: мол, не расстраивайся ты так, я тоже скучал по тебе, но ведь не плачу,как девчонка!
Он всегда был необтесанным чурбаном, но он был слишком наивен и мил временами, чтобы я мог ударить его в грудь, сломать ему ребра или нос, чтоб его лицо перестало выражать столько радости, чтобы он корчился от боли и исчез из моей жизни.
Меня злила его радость, она была слишком глупой и девственной. Меня всегда злила такая радость. Радость должна быть опытной, надежной, непосредственной. Я сжимал кулаки и уговаривал себя не избить его до полусмерти.

Милен ничуть не была удивлена его приезду. Как будто знала, что Дэри приедет. А может и знала, я не спрашивал, а она не рассказывала. Милен обняла Дэри и предложила пообедать. Радость Дэри длилась ровно до тех пор, как Милен выпустила его из своих объятий. После, радость переросла в ситуацию, которая всегда доводила меня до недоумения – Дэри начал плакать и прикрывать лицо руками.
Зачем прикрывать лицо, когда и так все видят, что ты плачешь? И, тогда зачем плакать, когда ты не хочешь чтобы кто-то видел твои слезы? Хочешь плакать, плачь! Закрываться незачем, ты уже предпочел быть в эту минуту слабым, если уже начал плакать в присутствии кого-то, то продолжай, потому что иначе я не понимаю. Поэтому такие ситуации доводят меня до недоумения.

Я сидел в углу и пил кофе, пока Милен просила его успокоиться. Мне стало стыдно за свои мысли и желания избить его до полусмерти. Мне стало стыдно и в то же время, какая-то часть меня всё еще продолжала хотеть его избить до полусмерти, чтобы он перестал реветь, как девчонка. Как девчонка! – повторил я ухмыльнувшись.
Мне хотелось , чтоб он поднялся и выровнялся, чтобы взял себя в руки и отнес куда подальше от моей территории.
В перерывах между истерикой и здравомыслящим человеком, Дэри пытался поговорить со мной, что было весьма неудачной мыслью. Дэри пытался что-то выяснить у меня, но когда доходило до самого главного, истерический Дэри побеждал здравомыслящего.
Это чертово колесо остановилось на высоте трехсот метров и не под каким предлогом не хотелось двигаться дальше. Находясь в кабине чертового колеса, Дэри пытался снять ремни безопасности, пытался сделать все, или по крайней мере делал вид, чтобы размазаться в лепешку, превратиться в колонку криминальных хроник, а я наблюдал со стороны, как изголодавшийся по сенсации журналист и даже в мыслях не было его остановить. Да, в этой ситуации я преступник, но я действительно ничего не мог с собой поделать. Он до безобразия был мне безразличен.

Я слушал его ровно одну минуту, а потом удачно абстрагировался и был доволен собой.
Дэри помнит меня, как друга. А я помню только то, как от него пахло молоком и табаком.