43
Божоле нуво, выпивая бокал за бокалом я хмелел. От хмельного состояния души и тела, мне хотелось признаваться в любви незнакомкам в лицах которых я продолжал видеть Милен. Я хотел, нет, я жаждал праздника и веселья. Сдавливание в груди прекращалось, сердце билось, как часы и я танцевал. Танцевал так, что другие люди заражались моей энергией. Танцы были похожи на стиль Бауш, много вулканизирующей энергии, страсти, трагедии и поводов для размышлений.
Рима фотографировала меня на Polaroid, а я радовался, как мальчишка. Меня кружило торнадо искусства, меня поглощал колодец с кристально чистой и ледяной водой, в такие моменты я превращался в Бога. Я говорил себе: «Танцуй, пока твои ноги принадлежат тебе. Танцуй ведь сейчас именно та пора года, когда ритм превыше всего прочего. Танцуй и ты непременно останешься вознагражден. Танцуй и тебе разрешат увидеться с ней».

В Бургундию на праздник молодого вина божоле, мы ездили через Савойю, только она граничит с южной стороны. Юг – это моя сторона света.
Божё – это был пункт назначения. Путь к вину и веселью. Хмельному настроению и сладких речей.
В поездку, Рима брала огромный чемодан с книгами, среди которых ни одной с моим трагироманом. Рима принципиально не читала мои трагироманы - я был рад этому, не думал, как бы объяснить свою радость, но она была искренней.
Каждый день, Рима ходила читать в церковь Дижонской Богоматери (Нотр - Дам). Я же подолгу ездил на велорикше, останавливаясь возле сувенирных лавок и антикварных магазинов. Купил себе наручные часы и пару весьма приличных пейзажей города, мне захотелось познакомиться с художником. Продавец рассказал, как я могу его найти.
Антоани, так звали художника, картины которого я приобрел, жил в двух кварталах от сувенирной лавки. Мне даже стало обидно за него. Это так пошло продавать полотна в сувенирной лавке, это было так пошло с моей стороны, купить пару пейзажей там, а не у него в мастерской.
Чтобы купить хорошее вино в чужой местности, мне пришлось доплатив рикше щедрую сумму и тогда он завёз меня в весьма приличную лавку с винами. Купив две бутылки вина и заодно проехавшись по следам Совы, наше путешествие стремительно продолжилось к дому Антоани, вернее к его мастерской, как сказал продавец.

Дижон был весьма тихим городком, уютным и непринужденным. Париж отличался же столичным шумом, туристами и звонкоголосыми торговцами. Там я писал мрачные и тревожные главы романа, в Дижоне я закончил книгу весьма на позитивной ноте. Вдохновение пришло после посещения мастерской Антоани. Его работы были слишком хороши для сувенирной лавки, я несколько раз сказал ему об этом. Мне захотелось сделать что-то большее для него, чем просто купить пару пейзажей. Ведь этого мало за вдохновение.
У меня были возможности и связи среди общества в мире искусства. Несколько дней спустя, Антоани позвонил мне с радостью в голосе - его приняли в художественную школу, его приняли и признали, как талантливого художника. Я был рад исходу и тому, что мои знакомства не так уж и бесполезны, как я раньше думал. Конечно, лично для меня они и остались бесполезными, но для других кое-что, да значат. Моё потраченное время на общество из мира искусство дало плоды.

Откупорив новую бутылку Божоле нуво, я сделал несколько глотков молодого красного вина. Моя кровь стала на несколько лет моложе, она закипела и умоляла о подвигах. Мои глаза изменили цвет. Мне захотелось сыграть фортепианный цикл Листа «Годы странствий». Выбежав на улицу, поймав рикшу, я распорядился отвезти меня в то место, где черно-белые клавиши проснуться от прикосновений моих пальцев.
Когда я опустился на стул и прикоснулся к крышке рояля, моя душа затрепетала. Я играл, а вокруг была тишина. Только падали листья с деревьев, как дополняющий шум к произведениям. Насытившись, я глубоко вздохнул, как будто голодал до конца цикла.
Шрам потихоньку начинал рассасываться, когда мои руки опустились на колени. Несколько человек аплодировали стоя. Но я не слышал аплодисментов, мелодия продолжала плясать в моей голове.

44
Осуждать кого-то - это очень плохо. То, что это плохо, я знал с самого раннего детства. Мне всегда твердила об этом мама. Она всегда была права, я могу сказать это с полной уверенностью.
Осуждать кого-то, - говорила мама, это низко, потому что ты не знаешь, что в душе этого человека, почему он поступил так, а не иначе.
Я думаю, что каждый поступил бы на его месте так же, потому что никто не может утверждать что поступил бы по-другому или правильнее. Вернее сказать, я думаю, что каждый бы поступил неправильно на его месте, только содержание отличалось бы одно от другого. Разность – нет в ней ничего нового, чтобы удивиться, но и нет в ней никакой подобности, чтобы перестать восхищаться ею.
Во всяком случае не имея права на осуждение, каждый пытается выстроить свою версию, которая бы оправдывала его осуждение. Никто не будет копать до сути проблемы, да и никто не откроет незнакомцу свою душу для раскопок. Вот причина того, почему нельзя осуждать человека: ты не докопаешь до сути и с другой стороны тебе никто не позволит копать.
В этом мы с Римой были солидарны, впрочем, как и в многом другом.

45
«С Римой мы были также солидарны в том, что чтение делает человека выше, можно даже гипотетически предположить, что и в физиологическом смысле тоже.
В духовности, высота не измеряется в сантиметрах. В духовности высота определяется качеством доброты и понимания, верности и преданности, толерантности и гуманизма, помощи и поддержки. Список позитивных сторон, можно продолжать бесконечно.
Я не принимаю людей, которые не читают. Они для меня безликие странники бессмыслия. У них пальцы в жире, они не уважают своё тело, они не уважают тело других, они не уважают свою и чужую душу, в их поведении нет моральности – нет философии.
Я хочу видеть смысл во всем. Я хочу видеть предназначение. Мне не приятны существа без предназначения. Возможно, что я не прав, возможно кто-то прогрессирует, но вот проблема в том, что нужно знать в ряды какого прогресса вступать!
Моя любовь к книгам проснулась неожиданно. В один прекрасный день, я просто взял книгу и начал её читать и это любовь длится до сегодняшнего дня. Совершенная любовь живёт и заключается в познании».
Дописав своё мнение о чтении и книгах, я аккуратно сложил все фотографии Милен и положил на полку с серией фотографий, где мы вместе. Фотографии собранные за всё то время, что мы были вместе.

Судно немного накренилось во время шторма и я даже на какое-то время очень сильно пожалел, что решился на это морское путешествие. Я не боялся за свою жизнь, я не боялся смерти вовсе, потому что я и так находился где-то между этими состояниями и насмотрелся на них сполна. Я точно знал, как я чувствую себя при жизни и точно знаю, как буду чувствовать, когда буду мёртв. Я боялся только за то, что не сделаю всего запланированного, я боялся не успеть закончить свой путь, который так долго прокладывал. Но через несколько часов море успокоилось и окуталось в полный штиль, как ни в чём не бывало. И лишь тогда, я смог спокойно уснуть, но есть одно «но», если конечно мой спокойный сон и страх что-то не успеть уже не был сном.

47
«На сколько важны страдания и боль?
Моя двоюродная сестра, получила этих чувств сполна, потеряв всех кого любила в своей жизни, в материальном смысле этого слова. Её страданиям и боли не было предела. Казалось, что никто не может выдержать подобное. Многие случаи заканчивались фатально для страдающего. Она не была в их числе. Наверное, она не страдала и боли не было совсем. Мне кажется, она просто перестала существовать. Да, уверен в этом, потому что боль и страдание испытывали те, кто пытался ей помочь завести жизненный двигатель – сгоревший однажды, одним солнечным, и казалось бы, радостным утром. Жизненный двигатель, о существовании которого, она не желала даже вспоминать.
На сколько важны страдания и боль? Эти чувства неотъемлемы для тех, кто пытается существовать и жить в своем существовании.
Но тут случай другой, она не хотела существовать, а тем более жить в нём».

48
Милен мало для кого была доброй и приветливой. Она как львица защищает своего львёнка - была хищной. Милен была привередлива к выбору своего окружения.
Многие считали её злой и не парой для меня. Что они знают о Милен?! Они никогда не целовали её губ, не видели её прекрасных вытесанных форм. Они никогда не прикасались к её нежной коже. Она никогда не смотрела на них так, как смотрела на меня. Они не видели Милен. То, что они якобы видели, была всего лишь конечная черта их возможностей, мировоззрения и сознания. Это был всего лишь их предел. Я же, наоборот, видел её, смотрел в неё, восхищался ею и принимал тот взгляд, который неистово кричал о любви.
Ведь только мне она разрешала смотреть в себя и я не разочаровался в том, что увидел, она не разочаровалась в том, что позволила.
Но в один момент, Милен перестала светиться, будучи со мной. Нет, она не перестала разрешать мне смотреть, просто я уже ничего не видел, там была кромешная тьма и как будто всегда дождь. Потому что ничто не поддавалось, чтобы превратиться в свет: ни спичка, ни факел, ни мои терады о любви.
Я не мог объяснить себе её состояния. Она не была разочарованной, она всё так же смотрела на меня с любовью, но её внутренний мир, каким-то образом сломался, был разобран неизвестными и не найденными преступниками неизвестности. Милен не говорила со мной об этом и я продолжал жить, считая, что каким-то образом всё станет на свои места и в конце тоннеля появится свет.

49
Если бы мы нашли способ понять друг друга, если бы мы перестали судить друг друга и сравнивать чей проступок весомей, мы бы чаще танцевали на улицах, в парках, на парковках. Мы бы танцевали под дождём не стесняясь своих движений. Если бы мы только на секунду решили понять друг друга, а не бежать за разводом в суд, возможно, у меня бы получилось зажечь свет, даже если раньше, это казалось невозможным.
Странный Вы человек! - обратился ко мне старик сидящий рядом на лавке. Сколько слушаю Вас по воскресным вечерам на этой самой лавке, столько и не понимаю и задаюсь вопросом: «Почему Вы до сих пор сюда приходите?». У Вас ведь есть особая миссия! Думается мне, что Вы просто - напросто трус и обманщик! - закончил старик с театральной постановкой голоса и продолжил кормить уток и лебедей, не проронив больше ни слова.
Я хотел было возразить, но я знал, что он прав, поэтому не стал.

50
«Как долго я ждала этого момента, чтобы написать тебе. Каждый раз дописав письмо я разрывала его на мелкие кусочки. Однажды я подписала конверт, заклеила его и почти бросила в почтовый ящик, но я убежала, как маленькая смутившаяся девочка, не решившись отправить.
Мне так грустно здесь, мне так одиноко, мне холодно от этих стен. Меня раздражает эта эклектика. Вокруг меня нет никого, я избавилась от всех кого любила, слышишь? А помнишь, как мы верили с тобой, что можем изменить судьбу?
Ничего, если ты не помнишь.
Я более сосредоточена, чем раньше. Я пытаюсь вспомнить то, как ты играл для меня на фортепиано, а я танцевала для тебя. А потом ты танцевал вместе со мной, имитируя голосом мелодию.
Это так эгоистично и так неправильно писать тебе после долгих лет молчания. Но я не могу остановиться.
Я ещё больше похудела, мне пришлось избавиться от всех своих платьев, я больше не ношу часы и не слежу за временем.
Постой, если ты вдруг захотел выбросить или смять письмо, не делай этого, побудь со мной ещё чуть-чуть. Позволь мне насладиться тем, что ты читаешь мои слова. Ты всегда превращаешь их во что-то большее.
Мне бы так хотелось избавить тебя от шрамов, но я продолжаю оставлять их тебе.
- Артур? Ты все ещё здесь? - будто в темноте, спрашивала Милен.
- Я здесь, - отвечал я не отрываясь от чтения.
Мне бы так хотелось многое тебе рассказать. Мне бы так хотелось ещё раз станцевать для тебя.