В кухне пахло жаренными яйцами с беконом и сладким перцем. Я достал из холодильника ледяное пиво, открыл банку и начал с жадностью пить. Мною овладела какая-то зверская жажда. Я высушил жестяную банку до дна.
Адэль что-то напевала и накрывала на стол, я узнал эту джазовую мелодию. Адэль тоже её слышала - это хорошо, значит я ещё в себе. Я всё ещё в своём пятом времени года, которе мне доводилось часто терять, постоянно искать и возвращаться.

- Артур, - произнесла Адэль с пониманием того, что я знаю о чём она будет говорить и мне бы не хотелось поднимать эту тему.
- Слушаю тебя Адэль, - ответил я, но всё - таки улыбнувшись на её нежный взгляд.
- Артур, ты обязательно найдешь её,- как-то безнадежно сказала Адэль.
- Я знаю, я надеюсь, - ответил я, обратив свой взгляд на орнамент кухонной плитки.
- Ты же знаешь насколько притягиваются две противоположности. Ты ведь знаешь это! Вы настолько противоположны, насколько одинаковы. Вы необходимы друг другу. Вы дополнение, - не успокаивалась Адэль.
- Я знаю, Адэль. Мне нужно время, - ответил я.
- Ты не можешь больше жить от одного времени года к другому и питаться воспоминаниями, которые вот-вот и исчезнуть, как будто никогда и не были вовсе, - с дрожанием и переживанием в голосе, всё еще продолжая эту тему, говорила Адэль.
- Адэль, заставь Землю остановиться! Пожелай этого и она остановится, - стараясь перевести всё на шутку, ответил я.
- Это не то же самое, Артур! Ты знаешь это! - возмущенно ответила Адэль.
- Это то же самое, Адэль! Для меня это равносильно, - ответил я и закрыл её рот ладонью, когда она хотела возразить.

После вынужденного диалога, я помог разложить приборы для обеда и налил нам по стакану сока. Мы выпили его перед обедом, как учила нас мама. Мы с Адэль одновременно опустились на стулья, как по команде, как в детстве. Взяли одновременно нож и вилку, тоже, как по команде, как детстве.
Мы всегда кушали молча, у нас в семье не принято было разговаривать за столом. Начинали вести беседу только тогда, когда пили кофе или чай, только тогда, не иначе. Раньше, я считал это странностью, но сейчас, я рад этой привычке.
На втором плане нашего безмолвного обеда играло радио - что-то из жанра соул.Когда песня закончилась репортёр передавал с места событий последние экстренные новости. Ни Адэль, ни я радио не слышали, но слушали. Каждый из нас переспросил о чём говорил репортёр, но так же ни один из нас не смог ответить на этот вопрос.
Не слушали радио, потому что Адэль усердно думала о чём-то своём, а я ел и думал о неизвестности в которую увезли старика Радриго. Поэтому радио было, как фон, чтобы украшать наше неловкое молчание, как в данном случае.

Большая семья из семи человек ужинала за соседним столиком в кафе «Rendez-vous». Я ждал Милен. Было послеполуденное время пятницы.
Глава семейства жадно поедал огромный кусок мяса с прослойками сала - мой взгляд непроизвольно сосредоточился на этом ужасно неэтическом зрелище. Что самое ужасное, так это, что его пятеро сыновей, принимали своего отца за эталон. Сыновья главы семейства, точно так же, с жадностью поедали мясо и вытирали рты выглаженными рукавами, а жирные пальцы о выглаженные штанины- в упор не замечая полотенец и салфеток пестрящих на столе.
Рядом с ними сидела женщина, лет так тридцати не больше. Скорее всего их мачеха или тётя, потому что она была абсолютно другой, непохожей на них. Было видно, что её манеры отличаются от тех манер, которые демонстрировало общество за столом. Всё тело женщины кричало от непонимания того, что она делает среди этих нерях и дилетантов.
Женщина лет тридцати не больше, была отстраненной и худой - с нездоровой худобой. Она созерцала на это скотское состояние, до которого доводило одно из смертных грехов – чревоугодие, и казалось, ещё немного, и её взгляд направит на них испепеляющее пламя.
Женщина лет тридцати не больше, время от времени поправляла скатерть стола своей тонкой и белой рукой.
Наш мир основан на балансе. Не будь свиньи, не узнали бы мы этого чувства, как потоптавшись по еде, можно её съесть – мы бы не знали этого чувства отвращения.

О чём думала эта женщина лет тридцати? Что чувствовала, кроме отвращения и презрения?
Я долгое время мучил себя этими вопросами. Мне кажется нам о многом нужно было поговорить. Такое ощущение, что наши эго были друзьями с детства и сейчас сидят где-то в уютном кафе и смеются над новой шуткой, строят планы на праздники, обмениваются подарками и даже влюблены друг в друга где-то в глубине души - определяя эту любовь, как дружескую. Дружбы, между мужчиной и женщиной не бывает – это неопровержимо.

Я продолжал наблюдать за ней. Её особенно равнодушный взгляд по-особому кричал о помощи. Она хорошо отшлифовала мир в который погружалась её молодая душа. В этот мир она уходила молодой, со здоровым цветом кожи и с её шелковистостью, с тонкостью форм, со смехом и слезами радости, оставляя в кафе «Rendez-vous» в послеполуденное время пятницы, только механические движения своего невозмутимо скучного бытия.

Всё, что я о ней думал, я записал в блокнот, она обязательно будет героиней моего будущего романа, - подумал я, провожая грустным взглядом это греховное семейство и идущего рядом с ними ангела воплоти.
Колокольчик на двери зазвенел, я обернулся посмотреть не Милен ли это. Нет, это была не она. Я ждал до вечера и смотрел в окно. Милен не пришла, она задержалась на съемках фильма, режиссером которого был мой знакомый, его звали Крэппи. Он давно не давал мне проходу, пока я наконец-то не согласился на экранизацию своего романа. Он конечно же немного переиначил жанр и снимал мелодраму по мотивам романа «Голубь. Пустыня. Верблюд». Мой агент возмущенно высказывался по поводу того, что я не хотел затевать судебный процесс, так как были нарушены пункты договора. Но, если честно, мне было всё равно, что там изменили. Милен была счастлива, она жила своей ролью, а мне большего и не нужно было.

Через несколько лет я воссоздал её, ту женщину из кафе «Rendez-vous». Я дал ей имя, создал для неё счастье и я дал ей второстепенную роль, потому что обычно героиня должна быть несчастна или пережить несчастье, чтобы стать счастливой. Но я, одарил её счастьем сразу и сполна. Даже не спросив её, нужно ли ей это, то ли она искала.
Главную героиню сыграла Милен, ей пришлось через многое пройти, чтобы почувствовать триумф. Счастье Милен продлилось ровно столько, сколько длился процесс съемок и доработка мелких деталей, перед тем, как выйти на экран. Может мне и казалось это, но после окончания съемок, счастье Милен куда-то улетало, как ласточки в тёплые края.
Крэппи продолжал снимать фильмы по мотивам моих романов и был доволен своей жизнью, хотя и жил в фотостудии, делая очередные сотни фотографий своих безутешных любовниц - актрис. Крэппи был вольным «художником», он вызывал жалость к себе, но восхищение к своим творениям. Мне всегда казался невероятным такой расклад событий, когда жалкий человек создаёт восхищение. Крэппи будто заключал в себе две абсолютно разные противоположности. Скорее всего так и было, учитывая мои собственные противоречивости и абсурдность поступков.

Через несколько лет, я встретил женщину из кафе «Rendez-vous» на Авеню Монтень, она оказывается регулярно ходила в один и тот же магазин, что и я. Я узнал об этом в ходе нашего знакомства.
Как мы встретились и познакомились? Я шёл и читал книгу на немецком языке. Я не помню, что это была за книга, потому что мне важно было что-то читать на немецком, чтобы практиковать язык. И столкнулся с ней возле того самого продуктового магазина. Естественно, я её не увидел и купленные ею продукты оказались на тротуаре. Я моментально спохватился, извинялся и собирал апельсины, яблоки, гранат, а также различные коробки и баночки. Она просто улыбалась и говорила, - это ничего, бывает, всему свойственно падать, все притягивается к земле.
Странная реакция, очень странная. Но для меня странность странной не бывает. Поэтому, я не придал этому значения и не прислушивался к её словам. Только голос её звучал в моей голове, скользил в ней, как шёлк. На следующий день её голос приобрел форму слов и я задумался над ними.
В моём романе, женщину из кафе «Rendez-vous», звали Римой. Она представилась мне в тот неловкий для меня день, тоже Римой. Я пожимал её руку и не знал что сказать. Мы стояли на середине тротуара и прохожие спешившие кто-куда задевали своими плечами мои плечи, спину, даже что-то выкрикивая от возмущения. Но, единственное, что я чувствовал – это была нежность. Я продолжал пожимать руку Римы, ощущая её одобрение на столь долгое и, казалось бы, наглое прикосновение.
Такие моменты случались довольно часто после рождения нашей неразлучной дружбы с затаённой любовью, которую мы прятали глубоко-глубоко внутри, чтобы всё осталось, как изначально задуманное совершенство, чтоб ничего не испортить. Больше всего на свете мы не хотели фальши в отношениях между нами, поэтому любовь была спрятана глубоко, для случая, если потеряв связь не терзать себя вопросом: Была ли это любовь?
Рима - второстепенная, но счастливая героиня моего романа. Мне понадобилось несколько минут, чтобы выдавить слова и сложить их в связные предложения. Но я прозвучал для неё. По рассказам Римы за очередным бокалом вина, моё первое звучание могло бы быть более мужественным. Я расстроился и смутился, когда она сказала мне об этом, потому что для меня она звучала великолепно.

Время года – весна. Я представился женщине из кафе «Rendez-vous». И первое, что пришло мне в голову, и что я мог сказать выразительно, это было предложение её нарисовать. Целая весна была наполнена запахом акварельных и масляных красок, прекрасных часов позирования, натяжки холстов и оформлением рам.
Я предпочел бы оставить наше знакомство в пределах романа и моих мыслях, которые возникли в кафе «Rendez-vous». Но я не сожалею о том, что пожимал руку Римы и долгие годы наш диалог не переставал превращаться в звук. Наш диалог был созвучен, соразмерен и слажен. И самое главное, что мы до конца нашего диалога не раскрыли, не изведали и не выпили друг друга сполна – это был наш особенный секрет, самый главный козырь.

Почему бы я предпочел оставить Риму только на страницах своего романа и в своих мыслях? Потому что там я сделал её счастливой, а здесь: в этом урбанизированном, механическом и местами ледяном мире, я не мог достичь такого результата, какого добился на бумаге. Но Рима улыбалась, оставляла маленькие морщинки в уголках глаз и добрый, всеобъемлющий взгляд.
Со временем, я говорил себе «спасибо», за Риму, потому что обдумав свои предпочтение, я всё же решил, что живая Рима, в какой ни какой моей реальности , лучше, чем Рима со страниц моего романа и моих мыслей.