34
Тик-так, тик-так - я писал письмо в такт идущим часам. Небо было капризным - то нагоняло тучи, то разгоняло. Ветер трепал волосы прохожим. На улицах горланили болельщики футбола, разбивались пустые и полные бутылки со спиртным, осколки стекла на асфальте вырисовывались в узоры.
Люди спешили домой, не как обычно. Во время матчей всегда небезопасно находиться на улицах, поэтому и патрули полиции в эти дни увеличивались, а полицейские становились менее доброжелательными и почтительными.

Перед моим окном растёт яблоня. Яблоки на ней разных цветов: зеленые, красные, желтые и смешанные цвета воедино. Яблоня безумно пахнет. Ветка бьётся в чуть приоткрытое окно. Становится прохладно от ветра.
Я оторвался от письма на время, пока одевал теплый свитер и заваривал себе крепкий чай. Добавил в чай молока, две с половиной ложки сахара и принялся выводить своим странно-корявым почерком слова.
Слова мои всегда перевоплощались в чужих умах. Они становились одной из частей меня самого. Я любил писать письма, но ненавидел их читать – я не мог понять о чём шла речь, они всегда доставлялись не тому адресату, хотя и на мой адрес.

Из кухни пахло шарлоткой. Яблоки, корица и мёд – любил наблюдать, как мёд льется на кусочек пирога стекая на белоснежную тарелку. Ещё не съев кусок пирога, я уже ощущал вкус этого бесподобного сочетания.

Из всех мною написанных писем, я решил создать книгу. Вложил в неё не мало сил, переплетающихся интриг, событий, случайностей, времён года, любовных встреч и расставаний. Получилось слишком много страниц. Но мой агент с радостью встретил меня, зная,что стопка листов в моей руке принесёт ему очередной чек с приятно округленной суммой. Мои слова снова печатались на бумаге, им больше не было места в моей голове.

Долгое время я жил в Париже на Авеню Монтень. Каждое утро я просыпался от голоса, горланящего на французском языке. Продавец газетной лавки вещал последнии новости, останавливаясь на середине кульминации привлекая покупателей к приобретению развязки. На эти уловки велись даже те, кто прекрасно знал, что это уловка, но человеческое любопытство брало верх и выпуск раскупался в течении пары десятков минут.
Я тоже был из числа тех, кто понимал эти уловки, но всё - таки покупал выпуск за выпуском.
Человек живущий на Авеню Монтень в Париже, просто обязан был одеваться со вкусом. Эта жила высокой моды должна была присутствовать в каждом. Запах моды веял с разных сторон, куда бы ты не посмотрел или куда бы ты не пошёл.
Огнедышащая чистота и высокомерие преобладало у людей живущих здесь, считающих себя эталоном неземной красоты. Но вы знаете, в те времена, высокомерие приобретало иной окрас, оно не смотрелось так фальшиво и смешно, как сейчас.
Работая над очередной книгой, куря и выпивая, я увлекался театром. Я увлекался людьми, люди увлекались мной. Моё имя слишком сладко звучало в их устах, была какая-то особенная мелодия - неповторимая.

Театр Елисейских полей – могущественен и холоден, занощив и внимателен к своим посетителям. Он до последнего камня был верен искусству.
Архитектура театра Елисейских полей, ни чем не привлекала меня, а что я ценил в те годы, кроме литературы и искусства танца – это архитектуру. Но я знал, что посещаю его не из-за архитектуры, вернее, не пересиливал себя посещать этот театр в виду того, что архитектура не вызывала у меня эмоций. Я ходил туда на спектакли и не пропустил ни одного, тем более русских сезонов. Они были особенными для меня.
И еще, я безумно любил хореографию. Я был влюблен в танец Нуриева. Я был влюблен в танец Бауш. Это неземное, скажу я вам.

После походов в театр, я очень много писал. Театр был не то чтобы моей музой, театр вернул её, организовал нашу встречу с Милен, после долгого университетского расставания.
За десять лет, я написал семнадцать, на мой взгляд, замечательных романов.

На Авеню Монтень, я жил в достаточно большой квартире. Большие окна выходили на проезжую часть. Комната всегда была переполнена светом. В течении дня в ней отражалось множество теней: пролетающих птиц, листьев и тень сидящей в уютном кресле Милен. Мадрид и Париж – одно воспоминание на всех , осталось внутри меня.

Я выныриваю из ванной. Издавая страшные звуки - заглатываю воздух. Мне нужны эти воспоминания. Находясь под водой, я не даю себе забыть всё - всё что было со мной. Я обязан это помнит, иначе всё что есть во мне - раскрошится, как сухая французская булка.

35
....Отклонить звонок, отдышаться, закурить, взять себя в руки? Да, наверное так и нужно было сделать.
Но я ответил. Я поднял трубку и в ожидании ответил - в ожидании простого, в ожидании перемен и свежей волны. И повторюсь, что: я ответил, я ответил, я ответил. И теперь только я в ответе за это.

Голос прозвучал совсем тихо. Мне приходилось сильно прижимать телефон к уху, чтобы хоть что-то услышать. После пары слов, последовало молчание. Я слышал, как бабочка бьётся в окно, я слышал, как трещит дерево от тепла, я слышал всё. Громче всего билось моё сердце, но чёрт возьми, я хотел услышать голос, насладиться им, вспомнить его ноты, запомнить его, как будто слышу в первый и последний раз.
Я заглатывал слюну, переживал и метался по комнате, но в то же время пытался быть строгим и непробивным. Я пытался показать, что все воспоминания позади.
Зачем я старался быть тем ребенком, слишком противоречивым и эмоциональным? – спрашивал себя я, вместо того, чтобы ответить на вопрос волнующий меня по-настоящему.
Зачем? - повторяю я, в надежде, что услышу себя, замечу и дам наконец ответ, но продолжаю быть ребенком, от которого не могу избавиться.
Продолжая демонстрировать, что все воспоминания позади, что я давно утопил их в океане своих снов и мечтаний, в океане возможностей быть с Милен, секундная стрелка непрерывно и нагло шла по кругу.
Она повторяла: «Я хочу всё вернуть, я хочу всё вернуть. Я хочу вернуть тебя. Я...». И телефонный звонок оборвался, как в том страшном сне, где я не услышал имени, где я поплатился жизнью Стефании за то, что не услышал имени.
Оставшись в комнате с зелеными стенами, и с камином в котором трещало полено, я смотрел, как кусок древесины сдался, и его беспощадно поедало пламя.
На минуту, оказался на месте горящего полена, на минуту я сдался, но я успел прийти в себя до того, как пламя направило ко мне свои смертельно-ядовитые языки.
Оставшись в комнате с незнакомыми людьми и не обращая внимания на удушающий воздух и обморочное состояния, я пробыл там ещё полчаса. В течении этого времени, с которым боролось моё тело и разум, мне стал не понятен тот зов, что манил меня, доносившийся изнутри меня самого.
Я вспомнил одну древнюю мудрость, что: «Когда вода течёт по камням, она лишает их остроты, когда камни плывут по воде, они всего лишь её спутники». Тогда я начал злиться на себя за то, что превращаюсь в безхарактерный камень и одновременно, мне стало стыдно за то, что не хочу им быть.
Даже по прошествии трёх часов, по щекам стекали капли холодного пота, меня знобило и трясло, как перед прыжком с парашютом.
Подумав немного, я разбежался и выпрыгнул в открытое окно и я не ошибся, я выпрыгнул в зиму. Приземлившись на снег спиной, я долго лежал и смотрел на небо из которого падал снег и таял на моём горячем лице.

Зимой, я носил солнечные очки, потому что глаза ослеплял белый цвет снега. Когда моё падение стало неизбежным, я не хотел, чтобы это не оказалось сном. Но по отсчету моего врача, я проснулся. Это был всего лишь сон, всего лишь гипноз. Сон с моими неразрешенными проблемами, вопросами и надеждами. Но, я рад. Я рад, что услышал голос Милен.

Как и в Мадриде, в Париже у меня было любимое кафе. Кафе с незаурядным интерьером, хорошим кофе, правильно расположенным столиком у окна и улыбкой официантки на завтрак. Как же я любил Авеню Монтень! Там также два дома держали окнами, как зубами - канат. И только там, только в Париже, я не боялся, что упаду. Мне не приходилось никому показывать свое равновесие.

«Что такое любовь? На этот вопрос, многие думают, что знают ответ: вымышляя искусные фразы, слова - при этом своеобразно жестикулируя, куря сигарету, глотая крепкий виски.
Когда вам кажется, что вы любите? Или влюбились? Когда при виде человека у вас появляется сладкая тошнота, что-то переворачивается в животе, в растерянности вы путаете слова, выглядите смешным? Да, это определение физиологической реакции человека на объект его обожания.
Что такое любовь? Нет ответа на этот вопрос и никогда не будет. Многие не согласятся со мной сейчас и утвердительно скажут, что знают и чувствуют любовь. И они будут правы в своем личном мире, в своей зоне комфорта.
Почему нет ответа на этот вопрос для меня? Потому что не должно существовать самого вопроса. Мы делаем любовь. Любовь делает нас. Любовь не обращается в слова, любовь придает цвет нашей коже, блеск нашим глазам, сладость нашему голосу – это единственное, что с возрастом не изменится.
Запоминайте эти признаки, тогда ответ прозвучит сам по себе. Он прозвучит божественно, он прозвучит благодарностью, преданностью и теплом.
Любовь. Хм, я всегда в недоумении улыбался, когда люди клялись в вечной любви. Как неразумно и непрактично, - думал я, но в то же время сходил с ума от отсутствия Милен.
И тогда я рисовал квадрат, помещал себя внутрь этого квадрата и ждал, пока вопрос прозвучавший взлетит и передумает дотрагиваться ко мне. В этом квадрате, единственное кого я ждал, так это птицу Рух, которая схватит меня своими огромными когтями и унесет куда нибудь на Махадзангу, где мне придётся жить так, как я никогда не жил раньше. Мне придётся воплотить свои сны в реальность и быть зверем, каким я был там».

Затянув потуже ремень, поправив воротник, надев шляпу и улыбнувшись я был настроен на удачный день. Я надеюсь, что моё колесо фортуны сегодня со мной, - подумал я и поднялся на перрон.
Ветер доносил гудок приближающегося поезда и холодную свежесть норвежских лесов. Мои штанины раздувались на ветру, шляпу я держал рукой и прикрывал лицо воротом пальто. Руки сморщились от холода и ветра, губы пересохли и мне казалось, что дар речи возвратится ко мне именно тогда, когда откроется дверь вагона. Я знал кого жду на перроне, я четко это знал. Она всегда отогревала меня своим теплом, моя заботливая Адэль.

36
Адэль – это моя старшая сестра. Она властная и упорная, но в то же время беспредельно нежная и ласковая. У неё прекрасный голос, я иногда аккомпанирую ей на рояле. Нам совершенно легко вместе. Мы очень разные с ней, но в то же время абсолютно одинаковые. Я не знаю, что нас так сближает, но точно не тот факт, что мы брат и сестра. У нас особенная духовная связь. Эта связь имеет свой личный цвет, вкус и запах. Ее невозможно разорвать. Невозможно, я точно чувствую это.

Адэль вышла из вагона, пару минут искала меня глазами и тем временем одевала перчатки. А я стоял на перроне за серо – громоздкой колонной и наблюдал за ней. Я всегда так делал, когда встречал кого-то на вокзале, будто привыкая к присутствию этого человека или же просто чтобы удостовериться, что это происходит здесь и сейчас.
Я нервно посматривал на часы и сравнивал события с записями в блокноте. Посматривал так же нервно на табло с датой и временем на одной из внешних стен здания железнодорожного вокзала. И успокаивался с понимание того, что вроде бы всё сходилось.

Вокруг Адэль кружили проводники и носильщики багажа, одновременно стаскивали чемоданы и ругались, кто будет обслуживать даму. Точно, как крысы бегали то в вагон, то из вагона - облизывали губы «голодные грызуны».
Резкими движениями, то опуская, то поднимая голову вся эта свора, спрашивали Адэль, нужно ли ей что нибудь ещё? Адэль делала вид, что не замечает их и искала глазами меня.
После нервных минут моего ожидания, я быстро подбежал к ней, поцеловал её в щеку, в теплую и розоватую щёку. Её запах, он всегда был особенным - я говорю не о о парфюмах, а о её естественном запахе. Если бы мне завязали глаза, я бы с точностью её узнал - я бы её почувствовал, я бы унюхал её и в тот момент я почувствовал себя одним из этой стаи крыс, танцующих возле неё под мелодию дудки.
Запах детства никогда не забывается, Адэль ярко напоминала мне его. Запах - это смесь воспоминаний, это как запах новой книги, который не перепутать ни с чем.

Адэль обняла меня и прижала крепко к своей груди. Я чувствовал как она тяжело дышит и как стремительно бьётся её сердце. Мне даже стало на секунду страшно, будто оно пытается избавить себя от мучительного пребывания в её теле.
Адэль тихо шептала мне на ухо: «Как же ты тут был один, мой дорогой Артур, как же ты так долго смог быть один...». Я молчал и слезы непроизвольно покатались по щекам. Я впервые в жизни горько заплакал.